Источник: dialog-pokoleniy.ru
Счастье у каждого своё. Для Виктора Хоменко оно заключается в том, что во время войны его семья уцелела. Отец был партизаном, брат начальником штаба полка, он сержантом разведроты. Все отчаянно бились с врагом, и никого не сразила фашистская пуля. Это ли не счастье…
«Я счастливчик еще и потому, что начал воевать в период наступления, летом 1944-го. Тогда на фронте дух был совсем другой, бойцы воодушевленней! Мы громили фашистов по всем фронтам, и каждому из нас хотелось быть не передовой. У нас в семье все уже тогда воевали, я с 15 лет тоже рвался на фронт, но судьба распорядилась иначе…»
– Виктор Андреевич, сколько Вам было лет, когда Вы попали на фронт?
– Я пошел в военкомат семнадцатилетним добровольцем, как только наш городок в Крыму (он назывался Старый Крым) освободили от оккупации. Медкомиссия до фронта не допустила: худой был до ужаса, ведь несколько лет недоедали. Какой это был удар! И отправили меня в еще дымящийся Севастополь: разгребать завалы. Там трудились те, кто воевать не может. А я рвался на фронт, несмотря на то, что был похож на череп с костями, обтянутыми кожей. Благо, брат со своим полком оказался недалеко: он меня оформил и забрал с собой.
Военные действия для меня начались в румынской Бессарабии. Поначалу нелегко было освоиться. Стрельба поднялась, мне орут: «Ложись!», а я стою ошеломленный и понять не могу, что делать. Определили меня в роту связи, а потом перевели в разведку. Я немного немецкий язык знал и электротехникой интересовался: в оккупации книжку «Электротехника постоянного тока» вдоль и поперек изучил. Вот и решили, что мои знания в этом деле пригодятся. Я добывал информацию о позициях противника, о его количестве и огневой мощи. Приходилось заезжать далеко вперед.
– Это Вас не подводило?
– К счастью, все обходилось хорошо. Однажды произошел со мной и вовсе парадоксальный случай! Во время ЯсскоКишиневской операции наша 3-я ударная армия окружила 11 вражеских дивизий. Мы оказались прямо в центре фашистских позиций. Была задача – обезоружить группировку, которая не хотела сдаваться. Я, как разведчик, выехал на коне, чтобы ее засечь. Слышу: где-то за деревцами зашевелились. И что вы думаете?! Нет, чтоб отметить крестиком это место на карте и вернуться к своим, я влетел прямо туда с автоматом… Мне повезло. Им даже в голову не пришло, что пленить целую роту может один человек. Поэтому сорок румынских солдат, находящихся там, побросали оружие и сдались!
– Вот так храбрость!
– Скорее, юношеская горячность, которая могла бы оборвать жизнь. Но тогда я об этом не думал. Построил их и привёл в часть. Там, конечно, обомлели: «Молодец, говорят, только чем же их кормить?!» Представили к награде, да брат мой, начальник штаба полка, не стал подписывать. Он мне спуску не давал! Правда, коня подобрал хорошего…
В Румынии однажды повстречал я цыганку. Она посмотрела на меня и говорит: «У тебя есть брат. У него высокое звание». Это меня удивило! Откуда знает? «Постой! – говорю, – что еще скажешь?» А она отвечать отказалась и давай убегать от меня. Долго я проклинал себя за то, что тогда бросился за ней. Отдал трофейные часы и попросил сказать, что еще она видит. «Через три дня и три ночи тебя убьют», – таков был приговор. Я сделал вид, что отнесся к этому безразлично, с большим недоверием. А внутри все дрожало. Три дня я прокручивал в голове ее слова и просил Бога меня помиловать. Через три дня, на Дунае, мы пошли в атаку. Рядом со мной разорвался снаряд… Меня отбросило и засыпало песком. Стало тихо-тихо так: оглох от взрыва. Думаю: «Жив! Обманула!» Как тогда напряжение спало…
– Конечно! Когда до этого отсчитывали оставшееся Вам время и каждый день казался одним из последних.
– В постоянном страхе мы жили и в оккупации. Два года Крым находился под властью немцев. Мы с матерью остались тогда вдвоем, отец и брат были на фронте. На нашем заборе по-немецки было отмечено, что это семья партизана и советского летчика (мой брат поначалу учился в летном). Поэтому, когда партизаны нападали на оккупантов, в первую очередь за них убивали таких, как мы, заложников, по десятку человек за каждого убитого немца. Когда над городком пролетали советские женские бомбардировщики, прозванные немцами «ночными ведьмами», жителей выгоняли из домов и ставили на дорогах. А сами оккупанты лезли в укрытия. Мы верили, что «наши» бомбы нас не убьют. И может быть, эта самая вера нас и спасала.
Мы постоянно жили в ожидании неминуемой смерти. Каждый день кого-то расстреливали или вешали, а маленьких детей даже разбивали об стену! Это был ужас!
Когда в десяти километрах от Старого Крыма остановились наши войска, немцы начали полное уничтожение всего живого в городе. Они обходили все улицы, обвешанные автоматами и гранатами, и не пропускали ни один дом. Мы с соседями впятером спрятались во дворе, в укрытии.
Наш дом обстреливал танк. Из укрытия было слышно, как несколько человек остановились совсем рядом, метрах в двух от нас. Одна старушка всхлипывала, но ей быстро зажали рот. Я понимал понемецки, они говорили: «Здесь кто-то есть, надо бросить гранату!» Но… в соседнем доме заплакал ребенок. И они ушли туда. Убили малыша, его мать и собаку. За тот вечер было уничтожено около 600 жителей.
Потом, когда наши части освободили город, несколько палачей скрылись в горах и их поймали. Наши солдаты стояли перед разъяренной толпой уцелевших жителей и пытались сказать: «Товарищи, не подходите!Их будут судить». Но их никто не слушал. Немцев растерзали живьем. Хотя они бросались на колени и молили о прощении. Я, мальчишка еще, не участвовал в этой сцене. Я наблюдал. И не чувствовал в себе никакой жалости по отношению к этим выродкам. Люди были одержимы одной мыслью – отомстить за все их зверства и годы постоянного страха!
– Между тем во время оккупации комсомольцы, находящиеся в подполье, приняли Вас в свои ряды. А члены партии и комсомола прежде всего попадали под удар. Неужели это не испугало?
– А сидеть дома и ждать, пока тебя застрелят как сына партизана, это лучше? Зимой, во время очередной облавы, когда немцы забрали у нас велосипед, патефон и еще какие-то ве щи, матери удалось незаметно кинуть в печку мой комсомольский билет. Это меня и спасло.
Впрочем, некоторые немцы были неплохими людьми. Помню одного денщика, который очень любил русский язык и брал у меня читать книги Чехова. Помню еще одного человека, который так и остался для меня загадкой…
Однажды я мастерил детекторный радиоприёмник. Уж очень хотелось услышать Москву: нам ведь в оккупации говорили, что она давно взята и наши кругом терпят поражения! У меня не получалось. Тогда протянул антенну во двор. По этой антенне он и засек меня. «Ну что, доигрался? Собирайся теперь!» – сказал он, не обращая на рыдания моей матери никакого внимания. Я был уверен, что меня ведут на расстрел. Но мы вошли в помещение, сплошь уставленное аппаратурой. Он включил мне Москву, а потом даже накормил… Так я ходил к нему несколько дней и слушал сводки о ситуации на фронте. Этот человек говорил по-русски и по-немецки. О себе ничего не рассказывал, зато сказал мне, что мой отец жив и по-прежнему партизанит. Кем он был? Немцем, отвергающим фашизм, или, может быть, русским разведчиком? Но, в любом случае, таких людей я встречал мало. Кругом был враг, и поэтому я, когда попал на фронт, чувствовал себя увереннее. Там тоже гибли товарищи, и над тобой нависала смерть. Но ты был среди своих.
– А где Вас застало известие о Победе?
– Не поверите: в Москве! В боях под Варшавой я получил серьезную контузию, и меня отправили в госпиталь. Было очень обидно, ведь впереди мог бы быть Берлин! Так получилось, что в ночь на 9 мая я, возвращаясь из свердловского госпиталя, оказался в столице. Что там творилось! Обычно ночью город замирал, не было видно ни единого огонька. А тут все засверкало, зашумело! На Красную площадь хлынули толпы народа. Я, всего лишь сержант, оказался в центре внимания. Меня подбрасывали в воздух, чем-то угощали, люди обнимались и целовались друг с другом… Только представьте, что все были объединены одной мыслью: наконец-то Мир! Наконец-то Жизнь! Такие минуты радости удается ощутить лишь единожды.