Их можно увидеть на службе в церкви Святителя Митрофана Воронежского на Вятской. Три-четыре женщины предпенсионного возраста в красивых белых передниках и темных платьях в пол. Сестры милосердия. Их мало сейчас. Но удивительно, что они вообще есть – те, кто готовы служить ближнему в то время, как все вокруг стараются ближних использовать…
Сестры милосердия как явление пришли к нам вместе с Крымской войной 1754 года. В Черном море стоял британский флот. С трапов сошли первые сестры милосердия под руководством волевой и суровой дочери матроса Флоренс Найтингейл. Смертность от ран в британских солдат в турецких госпиталях была 42%. Умирало сорок два солдата из ста.
После того, как армия сестер милосердия Флоренс начала ухаживать за ранеными, смертность упала до 2%. То есть умирало двое из ста.
Царская семья узнала об этом. И великая княгиня Елена Павловна решила собрать свою армию сестер милосердия. Первый эшелон был невелик. 30 женщин из высших слоев общества по ее призыву срочно выучились ухаживать за ранеными и отправились в Крым. Там их ждал военный хирург Николай Пирогов. Под его руководством они начали ухаживать за ранеными . Спасибо Пирогову, взял на себя ответственность и поддержал почин великой княгини. Остальные мужчины отнеслись к этому решению женщин с иронией. Им вообще не нравился союз войны и женщин.
Екатерина Бакунина – ее имя первым называет Пирогов в списке тех, кто стоял у истоков этого сестричества – отправилась в Крым вторым эшелоном.
Дочка петербургского губернатора, внучка адмирала Кутузова- не Михаила Илларионовича, а Ивана Лонгиновича, тоже героя. Узнав о том, что великая княгиня собирает отряд сестёр милосердия, Екатерина Михайловна едет в «самую гнусную», как ее характеризует ее визави граф Закревский, больницу Москвы – полицейскую, и проводит там сутки, чтобы испытать себя на прочность. Полицейская больница – это Гаазовская, то есть больница для неимущих, бездомных, нищих, арестантов. А поскольку Гааз уже год как умер, то положение дел в этой больнице, можно представить, какое. Без финансирования, на пожертвования она существовала. Гааз из состоятельного человека сделался нищим, пока ее содержал. И вот в эту-то больницу и едет Екатерина Михайловна, чтобы утвердиться в желании служить раненым в госпиталях.
Над ней смеялись даже врачи – в Петербурге, куда она приехала, чтобы войти в состав отряда сестер, отправляющихся на театр военных действий, она ездила на учебу в больницу в карете.
«Что это за сестра милосердия, которая ездит в карете?» – говорили врачи.
А ей было все равно. Если в карете удобнее и быстрее добраться до больницы, она это делала. Метро тогда не было. А зачем брать извозчика, если есть своя карета?
Она пишет, что самым сложным было не поддаться отговорам. А отговаривали все. «Зачем вам это надо?» – вот ежедневный вопрос всех, с кем она общалась. Ответ был очевиден.
Конечно, почин великой княгини был реакцией на действия Флоренс. Мы не были первыми. Мы просто поспешили ответить. Но какая разница, кто первый, кто второй, если можно спасти 98 из 100? Вообще, это многое говорит о женщинах. Ведь четверо из десяти умирало при санитарах – мужчинах.
Госпиталь был в Севастополе. Очень много раненых умерло от тифа и холеры. Умирали и сестры милосердия. Очень подорвала боевой дух армии гибель Нахимова. Вот как описала Бакунина в своих воспоминаниях гибель адмирала:
«3 июля, Севастополь.
…Бедный Севастополь! Сколько крови льется в нем и за него!.. И, наконец, французам удалось попасть в Нахимова. Сколько, сколько времени они в него метили! Он так неосторожно разъезжал по всем бастионам; никто не носил эполет, а он постоянно их носил, и когда ему говорили: “Тут опасно, отойдите”, он всегда отвечал: “Вы знаете-с, я ничего-с не боюсь”. Эта ужасная весть сейчас донеслась и до нас; пошла какая-то зловещая суета. После своей несчастной раны в голову П. С. Нахимов прожил полторы суток, но не приходил в себя и не говорил. Он лежал на Северной; тело его перевезли сюда, в его дом, без всякой церемонии».
А вот записка Пирогова, из которой видно, насколько этот великий врач заботился о больных:
“1) В какой мере возможна перевязка раненых на этапах, и сколько примерно нужно сестер на каждую сотню раненых?
2) Каким образом утоляется жажда раненых на пути, и снабжены ли они или сопровождающие транспорт средствами, необходимыми для этой цели?
3) Выдаются ли раненым, кроме их шинелей, еще каждому одеяло или халат, или же (трудно больным) полушубок?
4) Как приготовляется пища на этапах, и возможно ли снабдить этап теплыми напитками в холодное время?
5) Осматривают ли транспорт, растянутый иногда на целую версту и более, от одного этапа до другого, врачи или фельдшера?
6) Соблюдается ли порядок, назначенный в снабжении больных пищею, т. е. кормят ли их на тех этапах, где изготовлено должно быть для этой цели?
Н. Пирогов. Бахчисарай, 15 сентября 1855 г.”
Когда война закончилась, сестры вернулись в Петербург и стали мыкаться по съёмным домам. У них беспрестанно менялись священники. Великая княгиня заметно охладела к своему детищу. Это объяснялось тем, что фрейлины двора постоянно говорили о сёстрах дурное. Зависть отлично сочеталась с мирной жизнью, на войне было не до нее.
Наконец, Бакунина проявляет характер и прямо задает вопрос великой княгине:
«Охладела ли она к своему детищу? И как быть далее с сёстрами милосердия?»
Устыдившись, княгиня покупает для придуманной ею общины дом на Фонтанке, а Бакунину заставляет поехать с ней в Берлин , чтобы набраться опыта устройства общины сестер милосердия в «Вифании» – доме диаконис. Вот что пишет о посещении этого дома Бакуниной:
«Что же сказать об общем впечатлении, произведенном на меня этим великолепным, богато и прочно устроенным заведением? Первое (как я писала тогда сестре) – большая прочность. Все выстроено для одной цели, выстроено грандиозно, широкой рукой. Церковь большая, красивая; сад и огород. Все от самого большого до самого малого приспособлено к одной цели. Аккуратность и чистота во всем отличные. Но я помню, что на меня точно повеяло холодом. Диаконисы очень аккуратные, очень приветливые, но почти все очень молодые; видно, что неопытные; они могут при строгой дисциплине прекрасно исполнять и свои мелкие обязанности, и серьезно заняться чищением медных ручек и полов. Но это не те сестры, о которых мы мечтали, – о сестрах – утешительницах больных, ходатайницах за них, сестрах, вносящих в чужие госпитали горячие чувства любви и участия, правду и добросовестность! Для этого высокого занятия не сформируешь сестер чисткой полов и замков. Но чем же? Как же? Эти мысли меня все более и более волновали».
И далее, об уходе за больными:
«Что же сказать о службе сестер у больных? Можно сказать, что то же, что и везде: и те же недостатки, и те же качества. Тщательно, прекрасно перевязывают, но иногда сделают ту же ошибку, как и везде: от дурной язвы перейдут к чистой, не умывши рук, или оставят валяться грязный компресс. Я ведь постоянно ходила с ними на перевязку. А раз я была очень поражена: в особой комнате лежал умирающий больной, – гангрена и пиэмия; при нем сидел служитель, а диакониса в другой комнате чистила медный замок! Так бы я их и переменила; да и вообще я находила, что они очень холодно относятся к больным; и их одеянье, черное платье, очень маленькая пелериночка, белые передники с нагрудником, кисейные с мушками чепчики с тюлевым рюшем, придают им скорей вид субреток, чем служительниц страждущим. Да и их очень много. Так что я нахожу, что им мало дела; больных при мне было 217 человек, а диаконис и испытуемых 60. Это очень хорошо тем, что они очень хорошо видят, что не заведение в них нуждается, а они в нем».
Далее великая княгиня везет Бакунину в Париж, где та посещает несколько общин и богаделен. Вот ее забавные воспоминания об одной из них:
«Сестры здесь, кажется, очень сжились со своими стариками; иные здесь по несколько лет, а другие и по несколько десятилетий. Очень хорошо тут все устроено; самые слабые или безногие – в нижнем этаже; у них есть стулья, на которых они выезжают в сад, и могут кататься без посторонней помощи. Старикам позволяется уходить из богадельни всякий день от 7 часов утра до 8 вечера. Когда мы приехали, они собрались к ужину. Ужин состоит из салата и сыра! Вот бы наших русских стариков так накормить – я думаю, они бы взбунтовались!»
Парижские сестры милосердия, по свидетельству Бакуниной, при уходе за больными на дому работали только платно – за пять франков в день. «Плата за уход отнимает у них священный характер сестры милосердия», – резюмировала Бакунина. Не нравится ей и устройство домов сестер милосердия: «Они почти совсем никуда не выходят; их не отпускают даже к больным родным, а если туда будут просить сестру, то посылают чужую, а не родную! Уж это слишком! Это – идти против человеческих чувств самых натуральных и законных».
В то время, как Бакунина ездила по Европейским обителям, решился, наконец, вопрос с приобретением здания на Фонтанке для сестер милосердия. Там они жили, и несли свое послушание в мирное время. Устроили детский сад, открыли богадельню.
Бакунина просила великую княгиню найти кого-то другого для руководства общиной. Но княгиня не приняла ее просьбы о «самовыводе». Вместе с тем она была недовольна Бакуниной, Бакуниной пришлось испытать на себя все муки немилости. Она несла свою службу, пока, наконец, все -таки не выхлопотала себе «вольную» и не «ушла на покой». На покое написала воспоминания, ценный исторический документ, по материалам которого подготовлен этот текст.
…Прошло два с половиной столетия. Сегодня в Москве 15 сестричеств милосердия, из них три крупных: Свято-Димитриевское, целителя Пантелеимона, при Валаамском подворье. Готовит сестер Свято-Димитриевское училище. Но проблема сегодня одна – сестер слишком мало. А нуждающихся – брошенных одиноких стариков – слишком много.
В здании на Фонтанке, говорят, сейчас делают аборты. Такое время – все приняло форму, противоположную изначально заложенным смыслам.
Сегодня в семьях и школах учат лидерству, а не самопожертвованию. Какое там самопожертвование, соцсети кишат советами, как избавиться от токсичных, приносящих проблемы людей.
Можно ли представить сегодняшних женщин из элитных особняков, которые едут ухаживать за бомжами в больницы или за ранеными в госпиталя? Звучит как абсурд.
Чтобы что-то изменить в этой ситуации, нужно изменить отношение людей друг к другу. А это самое сложное.
