Октябрьские события полностью изменили мир. Это был не просто политический переворот в России – произошло изменение всего вселенского устройства. Итак, что приобрели мы, а что потеряли за минувшее столетие?
Источник: журнал “Покров”
Для начала отметим, что 100 лет – это жизнь примерно четырех поколений, если считать, что 25 лет – время, позволяющее человеку вырасти, обзавестись семьей. Почему это важно? Потому что в Слове Божием сказано, что Господь Бог гневается на нарушающих его заповеди до третьего–четвертого рода и творит милость любящим Его до тысячи родов. «Я Господь Бог твой, Бог ревнитель, за вину отцов наказывающий детей до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои» (Втор. 5:9–10). То есть благословение не имеет конца, а наказание длится три–четыре рода. Это надо иметь в виду, рассуждая об идентификации русских людей после революции.
Действительно, мы – русские и православные. Люди, жившие в России при Петре Первом или, скажем, при Екатерине Великой, тоже были русскими и православными. Как и те, что жили еще раньше, скажем, при Иоанне Грозном, Михаиле Тверском или при Александре Невском.
Вопрос: это одни и те же русские православные люди или мы все-таки меняемся? Конечно, меняемся. Хотя бы с точки зрения одежды и пищи. Если судить по этим простым вещам, то русские люди при Иване Грозном – это не русские люди при Владимире Путине.
“Преподобный Сергий Радонежский благословляет князя Димитрия Донского”, художник отец Рафаил
Старообрядцы сегодняшние сохранили ментальность XVII века, они сберегли для нас дораскольную Русь. Мы ментально изменяемся существенно, а они меньше, представляя собой некий пример того, какими мы были, скажем, 400 лет назад. У них, например, жены «в церквах да молчат» (1 Кор. 14:34) – в буквальном смысле слова: даже на клиросе не поют женщины. Почему мужчины у них бородатые? Потому что – «у вас же и волосы на голове все сочтены» (Мф. 10:30). Зная Священное Писание, делая из него буквальные выводы, они очень многие вещи сохранили – те, которые мы считаем неважными.
В греческой мифологии упоминается парадокс Тесея: он отправился в дальние страны, в пути его корабль обветшал, какие-то доски отгнили, сломались, и Тесей заменил их новыми. И когда он вернулся назад – оказалось, что он приплыл как бы на своем корабле, но сделанном полностью из новых досок. Возник вопрос или парадокс Тесея: он приплыл на том же корабле или на другом? Это как наш вопрос об идентификации: мы те же или другие?
Люди, мыслящие материалистически, говорят, что, если все компоненты целого поменялись, то это уже иное целое, не тот корабль. Идеалисты говорят: нет, у этого корабля есть функция, назначение, это корабль Тесея. У него есть имя, некая история, это тот же корабль. Я идеалист, поэтому считаю – да, это тот же корабль, с другими досками.
Вы знаете, что в человеческом организме клетки делятся и меняются, некоторые быстрее (слизистой, желудка), другие медленнее (костная, сердечная ткани). Так или иначе, все клетки нашего организма меняются в течение нескольких лет.
Но в вопросе идентификации ведущим выступает понятие личности. С точки зрения личности, как бы ни менялось тело, как бы ни обновлялись клетки, ни седели волосы, ни расшатывались зубы – личность практически не изменяется. Так же – народ: если он сохраняет некую внутреннюю самоидентификацию – как коллективная личность, некое ядро народной жизни – это тот же самый народ. Но всегда существует опасность, что изменения будут настолько критичными, что мы скажем: нет, это другое.
Например, мы же себя не идентифицируем с древлянами, полянами, кривичами, вятичами – до Крещения? Мы говорим – да, это наши, но другие.
Братья Карамазовы – психологическая палитра русских людей
Можно ли доказать, что после революции мы остались русскими, православными людьми? Изменившимся, но все-таки тем же самым русским народом?
В качестве своего рода аргумента предлагаю рассмотреть веселую семейку братьев Карамазовых, описанных Федором Михайловичем Достоевским. Конечно, это собирательная семейка, в которой есть гнилой корень – Карамазов-старший и из него четыре побега: три законных – Митя, Ваня, Леша и один беззаконный – Смердяков. Для того чтобы показать душу русского народа, Достоевскому хватило четырех персонажей.
Итак, кто такой Митя? Митя – это типичный русский мужик – хороший, но без головы, то есть раб страстей. Смелый, по-своему честный, готовый пострадать, если виноват, драться за правое дело. Если будет война – он побежит в атаку, станет храбрым офицером. Он не терпит лжи и фальши. Но он грешен и бороться с грехом не хочет. Борьба со страстями – ему неинтересная тема, как и большинству наших людей.
Он исповедуется, говорит: «Насекомым – сладострастье! Ангел – Богу предстоит». Дескать, я – насекомое, мне – сладострастие, а Ангелы пусть служат Богу. У него своя философия. Это хороший человек, который не просвещен в том смысле, что не работает над собой в духе Евангелия. Таких мужиков у нас очень много – умных, сильных, красивых, энергичных, живущих не пойми зачем.
Иван – тоже русский человек, проблематика его вопросов чисто русская. Он прям к Господу Богу спешит поспорить. Масштабные вопросы, которые ставит перед собой русский дух, – это вопросы, касающиеся всего человечества. Ему хочется, чтобы благоденствие настало во всем мире. В этом смысле, как сказал один из наших философов, Третий интернационал – логическое продолжение Третьего Рима. Потому что и там и там решались вопросы вселенского значения. Иван отравлен западной философией – скептицизмом, сомнениями. И он умеет задавать такие вопросы, от которых морщатся богословы. Есть такие борцы с верой, с которыми очень трудно спорить, – они ныряют так глубоко, что нужно иметь особые благодать и мудрость, или Божию помощь, чтобы отвечать на уровне тех вопросов, которые они поднимают. Иван Карамазов – это надорвавшийся, лукавый, отравленный ум. Есть у нас такие люди? У нас их очень много.
Смердяков – отдельная тема. Это вечное марево, струящееся в воздухе, мираж в знойный день. Одна фраза обличает его нутро полностью. Когда его спросили: «А что ты в России не любишь?» – он говорит: «А я всю Россию ненавижу-с». Всю Россию – от темечка до пяточки, до ноготочка, до волосика, от А до Я, от Волги до Енисея – интуитивно, без аргументации, просто нутром ее не терпит, как черт ладана. У нас, в России, таких людей очень много. Если мы скажем, что их нету, мы просто не знаем свой народ.
И наконец, Алеша. Тоже Карамазов, тоже имеет «порченую кровь», в чем сам признается. Но тем не менее это человек, который вкусил и видел, яко благ Господь, и он пошел за Богом.
Алеша Карамазов, иллюстрация Ильи Глазунова
Вот четыре человека, четыре стихии, психологическая палитра русских людей. Эти типы могут смешиваться, как, например, есть север, юг, запад и восток, но есть еще северо-запад, юго-восток и т.д. – промежуточные состояния.
Так вот я спрашиваю вас и себя: эти четыре типа присутствуют в нашей жизни? Я думаю, да. И значит, мы – русские люди. Гениальнейшее, хрестоматийное произведение Достоевского необходимо изучить не для того, чтобы быть эрудированным, а для того, чтобы разбираться в жизни.
С кем ты общаешься? С Митей? А что с Митей будет? Митю каторга ждет. Покается, смирится – на старость будет святой. А это кто? А это Ваня. А что с Ваней? А Ваня отца убьет. А это кто? Это Леша, «…все этого юношу любили, и это с самых детских даже его лет». А этот повесится – Смердяков. У него бесовские мозги, ничего во всей природе он благословить не хотел.
Пожар: внимание, снимаю
Что еще мне кажется важным для самоидентификации, для того, чтобы доказать, что мы все те же русские люди – без лаптей, в туфлях, но русские?
Представьте себе: стоит мужичок с ноготок, с дохлой клячей, как у Некрасова – «в больших сапогах, в полушубке овчинном». А рядом – современный мужчина в машине, слушает музыку из радиолы или по мобильному говорит… Надо сильно напрячься, проникнуть в глубинные слои сознания, чтобы понять, что оба они – русские.
Вот когда в современной армии солдат вырывает чеку из гранаты и по неосторожности роняет ее, а офицер падает на эту гранату и спасает ценой своей жизни двух–трех бойцов, мы понимаем: это русский человек, такой же, как в XVII или XIII веках. На экстремумах все совпадает – жертвенность, бескорыстие и пр.
Другое дело, когда нас «зажевывает» быт. Враг знает, что воевать с нами лучше всего в быту и потихоньку. Существуют целые бихевиористские теории ведения психологической войны, когда человеку изменяют поведение. Если раньше, например, случался пожар – все бежали его тушить. Сейчас пожар снимают на мобильный телефон. Запись не нужна никому, она просто стирается или лежит мертвым грузом. Зачем фотографировать себя каждый день? «Вот я на фоне этого, вот я на фоне того, все – лишь фон для меня». Это один из ярких штрихов торжествующего эгоизма.
Русь монахолюбивая
Но что убеждает меня, что мы русские, православные люди, независимо от того, что в быту накоплено очень много разных вещей? Русь началась с монастырей. Первое же поколение крещеных русских рекрутировало из себя некую часть людей, ставших монахами. А ведь народ не имел подобных примеров – как он мог воодушевиться на монашескую жизнь? Зарыться в землю, как крот в нору, молиться Богу, ни с кем не разговаривая?
Ведь если мы спустимся в любую пещерную обитель, в Киево-Печерскую Лавру или Святогорский монастырь, там, где есть природные кельи отшельников, то увидим, что тюремная камера по сравнению с этими сырыми каменными мешками, в которых ни разогнуться, ни лечь, представляет собой вполне комфортабельное жилье.
Как они могли позалазить в эти пещеры, никогда не видев ничего подобного? Мне кажется, что это чудо. Столпники, молчальники, юродивые, какие-то совершенно вышеестественные подвиги – все это стало сопутствующим явлением русской духовной жизни. Православная вера на Руси монахолюбивая, монастыри сопровождают своим бытием всю историю Русской Церкви.
Фотограф монах Онуфрий, Соловки
Возникает вопрос: если у нас исчезнут святые обители, будет ли это Русская Церковь? Я думаю, нет. Поэтому нужно просто посмотреть на карту монастырей в нашей стране. Ведь было же время, когда на территории всего Советского Союза закрыли все монастыри, – остались Пюхтицкий, Псково-Печерский, Почаевская обитель, оказавшиеся на территории Эстонии, Польши. Остальные были все упразднены…
А сегодня смотрите, как много монастырей у нас, и молодых, и старых, новооткрывающихся, обновляющихся. Значит, мы – русские, православные! При всех, конечно, слабостях наших, потому что человеческие силы слабеют. И это уже отдельная, может быть, аскетическая, подвижническая тема – насколько с годами, столетиями люди теряют возможность подвига. Святитель Игнатий (Брянчанинов) говорил, что в наше время (то есть в XIX веке) преуспевшие монахи едва лишь достигают до уровня новоначальных прежних времен. Действительно, есть некое ослабевание в человечестве. И то, что когда-то давалось легко, сегодня уже не дается никому или дается с большим трудом.
Государь лицом к народу
Итак, мы православные русские люди после великой катастрофы.
Но мы не будем делать два столбика – что потеряли и что приобрели. Потому что много чего можно написать, причем иногда вещи, которые являются как бы злыми, при внимательном подходе и аккуратном рассмотрении могут превращаться в добрые. Например, мы живем в век информационных технологий, эпоху легкого обмена информацией. Это плохо, потому что мы стали рабами информации, «листания гаджетов».
Информация – это бич, она преследует в том числе священников, архиереев, которые могут в алтаре стоять и листать гаджет. Это зараза, которая прилепляется к человеку как дурной запах. С одной стороны, это плохо, тем более что интернет напичкан всякой дрянью: можно узнать, как бомбу сделать, попасть в социальную сеть самоубийц, на порнографический сайт.
С другой стороны, информационные технологии являются большой пользой для нас, потому что, если правильно этим ресурсом распорядиться, можно получить доступ к огромному пласту информации, ранее недоступной. Ты можешь совершить виртуальную прогулку по Эрмитажу, получить доступ к оцифрованным фондам библиотеки – если это интересно.
Или же такой пример. Нынешний глава государства имеет обычай раз в год встречаться с людьми и по восемь часов с ними разговаривать, принимать тысячи звонков, сообщений, пытаясь всколыхнуть чиновников на местах. А вы знаете, в эпоху, предшествующую великой катастрофе, у государя-императора не было никакой возможности общаться напрямую со своим народом. Вот, например, минус той эпохи. Государь народа своего собственного и не видел – только фрейлин, чиновников, министров, которые плотной стеной ограждали его от простого человека, от меня, от вас в те времена. По сути, государь и, главным образом, государыня хотели, чтобы мужик из Восточной Сибири, Григорий Ефимович Распутин, cтал для них глашатаем народного гласа.
В это же время сто лет назад у либеральной прессы язык был развязан. У них только зубки прорезались, а они грызли и цепляли всех неугодных без устали, и люди боялись прессы так, как они не боятся убийцу с ножом в темной подворотне. Пресса могла довести до самоубийства, затравить, затюкать, обсмеять любого человека – начиная от государя и его супруги и заканчивая последним писателем или же святым – таким, как праведный Иоанн Кронштадтский.
Сейчас нам гораздо легче жить в этом смысле – мы уже научились с информацией обращаться. И она уже не бьет в одну сторону: враги работают, но и мы не молчим. Мы можем пользоваться правильной информацией, что-то отсеивать, что-то оставлять.
Духовенство: сословие или призвание?
До революции духовенство было отдельным сословием. Это значит, что если я – священник дореволюционной Руси, то батька мой также был священником, или дьяконом, или псаломщиком – так же как и дед, и прадед. И у человека была проторена дорожка с самого рождения: училище, семинария, потом – женитьба и служба на приходе у отца. Если талант проявлялся – может быть, он поступит в академию, станет монахом, архиереем. Священство превратилось в некую закрытую касту. Хорошо это? Может быть, в этом было много хорошего – когда человек воспитан на панихидном хлебе, и запах ладана знаком ему с детства.
Самые великие святые выходили из священнических семей. Но и великие безбожники выходили из той же среды.
Сегодня священником может стать, например, офицер в отставке, который много лет служил Родине, был капитаном ядерного крейсера, – у нас есть такие пастыри. Есть батюшки – физики-ядерщики, химики, биологи, геологи, художники, врачи. Отец Федор Конюхов – священник и всемирно известный путешественник. И монахини есть такие, которые были актрисами.
Инокиня Ольга (Гобзева)
Когда профессор Московского университета Сергий Булгаков вдруг принял сан, это было равносильно взрыву бомбы. Священство ведь не ахти как уважалось. Оно было привычное, вездесущее и не особо любимое. Кроме, конечно, тех, кто любил Бога, людей и Церковь. А многие остальные могли относиться по принципу «что там батюшка знает: кадилом кадит, кропилом кропит». И если профессор шел в священники – это было событием. А сейчас мы уже привыкли к этому, у нас много священников – бывших профессоров, и это тоже важная примета современности.
Поэтому, с одной стороны, катастрофа произошла, а с другой стороны, катастрофические изменения привели к интересному оживлению церковной среды.
Демография, или потери необратимые
В смысле демографии произошли самые большие потери. Многие выдающиеся ученые, деятели культуры были вынуждены эмигрировать из страны. Например, великий композитор и пианист Сергей Рахманинов похоронен в Голливуде – там, кстати, есть православная церковь. Россию покинули Сикорский, Трубецкой, Лосский, Флоровский и многие, многие выдающиеся умы – но они продолжили свою деятельность, свое творчество за рубежом. Безвозвратные потери – это убитые, замученные, сгноенные заживо, легшие в основание непостроенного светлого будущего. Самые большие потери – это люди. Мы потеряли миллионы в Гражданской войне, в красном терроре, в двух мировых войнах.
Мы продолжаем нести миллионные потери из-за абортов и малодетности. Потому что до революции человек имел здоровую психику и рожал детей много. Даже те великосветские барышни, которые боялись располнеть от кормления, нанимали кормилиц и рожали по три, четыре, пять, шесть, семь детей. Не говоря уже о крестьянах, чей быт был невыносимо сложнее, чем сегодняшний, но они, имея здоровую душу, рожали.
Об этом стоит, конечно, печаловаться, и здесь важно что-то делать – дабы ситуация выправилась.
Приобретения, оплаченные кровью
И освоение космоса, и фундаментальная наука, и спортивные победы, и великий русский кинематограф, и великий русский балет, и научные открытия – все это наши победы. У нас много оплаченных кровью побед, и, я надеюсь, у России – великое будущее.
По крайней мере, святой Николай Японский, издалека наблюдая за всем, что происходит на любезной родине, писал, что мир находится еще в юношеском состоянии, а наше отечество – вообще ребенок.
Мы-то уже давно привыкли к мысли, что мир состарился, что ему недолго осталось, что мы переживаем обветшание мира перед пришествием Христа. Кстати, кто-то из православных богословов заметил, что русские люди – это современные фессалоникийцы. Что это значит? В своем послании апостол Павел успокаивал христиан Фессалоник: Христово пришествие еще не наступает. Они-то ждали, что Христос вот-вот придет. На самом деле: вот, я причастился, со всеми помирился, долги раздал, попрощался. Чего еще ждать? А то, что у Бога Свои планы есть на историю, а тебе, может быть, еще нужно поехать в Монголию, монгольский язык выучить, попроповедовать там лет 15, а потом перебраться, допустим, в Корею, где еще десяток лет пожить…
Николай Японский считал, что впереди у нас – некое великое будущее и великие дела. Может быть, нам надо воспитать много православных монахов, много хороших книг написать, множество храмов построить, огромные регионы охватить православной миссией? Или, может быть, с Запада будут бежать к нам люди, которые не захотят жить в содомском состоянии, в концлагере электронном. Может, нам придется принимать беженцев-христиан из Западной Европы – с учетом наших огромных территорий?
Так что еще одна яркая черта русского православного человека – эсхатологизм сознания. Постоянные мысли о близком конце. В этом смысле, что в XII, что в XV, что в XXI веке мы одинаковые. Монахолюбие, эсхатологизм – вот яркие укоренившиеся константы нашей психологии. И мы по-прежнему соответствуем одному из психологических типов, выведенных в романе «Братья Карамазовы» Ф.М. Достоевским. Так что – нет никакого сомнения, что мы русские, православные люди.
Вообще русские не могут выродиться, потому что они соприкасаются со всеми. И у наших людей никогда не было великодержавного презрения к другому человеку, не такому как я: он – тоже человек, по-своему Богу молится, мы его трогать не будем, а «здрасьте» скажем, за руку поздороваемся. А попросит помощи – поможем. Тонуть будет – спасать бросимся. Не спросим: а примешь Христа, если вытащу? Это будет нечестно. Нельзя спрашивать о вере у тонущего человека. Это притча о самарянине. Вот это есть русская душа. Мы так всегда жили.
Крестный ход по Невскому проспекту
Если бы мы питали ненависть к другим народам, не умели уживаться друг с другом, мы бы не распространились на такую огромную территорию. А сколько у нас обрусевших наций – татары, немцы, голландцы – тысячами, миллионами люди ассимилировались и остались!
Потому что мы умели жить в мире, не заставляли силком в веру свою переходить – просто жили по соседству. И потихонечку сердечко склонялось и уходило в нашу культуру, в нашу семью, в нашу веру. Россия – единственная империя, которая распространилась на самые большие территории относительно мягкими способами, мягкой колонизацией. Эта русская, мягкая цивилизационная политика – еще одно наше русское достижение.
Источник: журнал “Покров”
