Источник: Art-Sobor.ru
Как в любом живом и сложном деле, в иконописи и монументальном храмовом искусстве накопились свои достижения и проблемы, о которых мы побеседовали с иконописцем, художником-монументалистом Алексеем Козловым, выпускником Санкт-Петербургской академии художеств им. И.Е. Репина. За свою долгую творческую жизнь, которая протекает между Санкт-Петербургом и Сергиевым Посадом, он создал огромное количество икон и расписал фресками много храмов.
– В дискуссиях об иконописи часто высказывается мысль, что простые люди не понимают символики канонической иконы, а живоподобное изображение им гораздо ближе. Почему же тогда в Византии на протяжении столетий иконографический канон так глубоко развивался и был понятен широким общественным слоям?
– Принято считать, что живоподобная, то есть не каноническая, икона старается точно передать окружающий мир, но я как художник могу этот миф развеять, потому что любое искусство, и даже реалистическое, все-таки перерабатывает реальность. Так было всегда, начиная с древности, в отличие от фотореализма, который появился в ХХ веке. Да, художники учились у природы, но изображали ее по-своему, в том числе в живоподобных образах.
Но если говорить о канонической иконе, там реальность переработана гораздо сильнее, особенно учитывая специальный, выработанный веками, ее условный язык. Хотя в нем тоже есть определенное следование реальности, выраженное в пропорциях, гармонии и т.д.
Цель этой условности – отвлечь зрителя от окружающей нас материальности, вещественности и направить к духовной сути вещей. На этом сформировался византийский язык православной иконы, и Древняя Русь восприняла его вместе с верой, при этом внесла в искусство иконы много своего. Наша древнерусская икона более лирична, поэтична, она имеет более образный, менее повествовательный язык, чем византийская.
Возвращаясь к сути заданного вами вопроса, я хочу сказать, что не согласен с утверждением, будто простым людям непонятна каноническая икона. Это – как кому откроется. Я знаю очень много совершенно простых людей, которым древняя икона открывается во всей своей глубине. Знаете, если у человека есть какая-то внутренняя простота, чистота, то он увидит в древней иконе ее подлинность, его душа отзовется, откроется навстречу этому.
Конечно, если человек привык к академическому направлению, то есть более реалистичному, то ему, возможно, будет непросто воспринять каноническую икону. Но здесь, как и в любом серьезном деле, должно быть необходимое воспитание чувств. Древние иконы сами по себе учат человека, как необходимо на них смотреть, чтобы электрическая дуга возникала между изображением и зрителем. И тогда икона и молящийся перед ней человек начинают взаимно влиять друг на друга.
– С другой стороны, иконы преподобного Серафима Саровского написаны с его прижизненного художественного портрета. Значит, в некоторых случаях канон может отступить перед реализмом образа?
– Я сейчас не вижу какого-то серьезного противоречия между канонической иконой и живоподобной, то есть между символической и реалистической, хотя и пишу в каноническом направлении. Изобразительный язык у них, конечно, разный, и их желательно не смешивать.
Кстати, если обратиться к раннехристианскому времени (к самым первым христианским катакомбам, сохранившимся в разных городах Италии), к древней эпохе византийского искусства, то там реализма очень много, но он очень высокой пробы – это ни в коем случае не повторение того, что глаз видит. Мы видим, что на этих иконах Спаситель и святые в большой мере реалистичны, мы ощущаем их вещественность, но это все равно переработанная реальность.
– Появляются ли сегодня новые сюжеты и иконографии или творческая свобода иконописцев еще не дошла до этой грани?
– Знаете, сейчас время экспериментов. Сейчас нет какого-то лидирующего направления в церковном искусстве, которое довлело бы над другими. Сейчас художники работают в разных стилях, и я бы сказал, что сейчас – время накопления опыта и, может быть, даже ошибок.
Для кого-то важно показать, что Господь воплотился по-настоящему, не призрачно – «Слово плоть бысть», как написано в Евангелии от Иоанна. И тут возможен реалистический подход, но с обязательным раскрытием духовных реалий. В общем-то, это отсылка к раннехристианскому времени, к тем же самым катакомбам, ранневизантийскому периоду. Там акцент сделан на Боговоплощение, то есть плоть вполне показывается, она вполне осязаема. И, может быть, отчасти это направление для наших современников необходимо, в противовес платонизму, перекос в который произошел в какой-то момент. Философ Платон считал, что идея выше тварного мира и не может быть воплощена, пребывая где-то не на земле. И у нас часто получается так, что мир идей берет верх над миром материи, совершается перекос в сторону духовного, хотя в самом Спасителе божественное и человеческое соединились.
Христос уничтожил этот дуализм – Он воплотился, то есть преобразил нашу человеческую природу. Поэтому со времени Его воплощения человеческая природа уже не презираема. Но у нас почему-то очень часто считается, что духовное начало выше (и я сам за собой это замечаю), хотя здесь должно быть гармонично всё, должна быть золотая середина между телесностью и духовностью. Найти между ними равновесие – задача христианства.
От нас, художников, это в полной мере зависит, мы в своих произведениях можем это изобразить через зримые образы, с помощью человеческого тела прежде всего. Так вот, люди сейчас работают крайне интересно – кто-то тянется к раннехристианскому периоду, кто-то к византийскому, к древнерусскому, к синодальному. Мне кажется, что сейчас еще рано говорить о какой-то сложившейся в России школе. Магистральное направление – накопление опыта, иногда, кстати, травматического. Ведь если не набьешь эти шишки, не сможешь развиваться. Ты должен сам на своем опыте понять, что заблуждаешься.
– Вы бываете во многих городах России, где открываются и расписываются новые храмы. С какими сложностями сталкиваются иконописцы во время этой работы? Какие тенденции в этой сфере можно обозначить?
– В начале 1990-х годов, когда мы, художники, получили возможность работать в храмах, у всех была эйфория, душа у всех открылась навстречу этому. Тогда у нас был мощный взлет, и мы набрали в мастерстве, но в последующие годы духовная составляющая стала слабее.
Мы, к сожалению, утратили первоначальную, неофитскую чистоту, которая была тогда (я говорю о настроениях в широких церковных кругах). По пальцам можно пересчитать тех, кто сохранил ее в себе. Один из них – наш наставник, известный российский иконописец Александр Николаевич Солдатов, руководитель Центра храмового искусства имени Андрея Рублева Троице-Сергиевой лавры, член Экспертного совета по церковному искусству, архитектуре и реставрации, созданного Священным Синодом Русской Православной Церкви в 2016 году. Занимаясь иконописью много лет, он до сих пор какой-то юный, для него в первую очередь важны идеи, а не материальная составляющая или карьерные соображения.
Так вот, представьте, тысячи храмов и монастырей передали верующим, и их нужно было расписывать. Нужно было создать соответствующие учебные заведения, школы, мастерские, выпускники и сотрудники которых это все делали бы. При этом все, кто занялся церковной живописью, были обычные молодые люди с опытом советской и русской художественной школы (имеющей, кстати, глубокие корни и традиции и вполне конкурирующей с мировыми), которые воцерковились и как бы обособились от остальных художественных процессов.
К сожалению, многие (но не все) ударились в ремесленную сторону – стали просто исполнять некоторые технические требования канонического искусства, думая, что этими правилами все и ограничивается, без необходимости живого осмысления. И если говорить об общем направлении, то в реальности восторжествовала ремесленная сторона, и во многих иконописных школах этому уделяется большая часть внимания и времени.
Конечно, нужно овладеть техникой определенного наложения цвета, смешения красок, золочения и т.д., но это всего лишь инструментарий. Никогда ни в каком искусстве техника не была главным делом, она всего лишь подстраивается под задачи. Хотя, конечно, чем большей амплитудой техники ты владеешь, тем больший у тебя диапазон творчества.
Однако художник должен не только ремесленную часть осваивать, но и сам вживаться в ту духовную реальность, которую изображает в иконе, не ограничиваясь бесконечным повтором технических приемов, которыми он овладел. Если ты в этом живешь, то вся твоя личность будет в этом участвовать. И Господь от нас именно этого хочет – чтобы человек участвовал в этом деле всем сердцем, умом, телом.
Я надеюсь, что тот период, который мы прошли, можно назвать детским или юношеским и дальше будет взросление. Но очень важно осмыслить, каким должно быть настоящее церковное творчество и искусство, чтобы это стало именно искусством в христианском понимании, а не ремеслом.
– Но ведь и без ремесленной составляющей не обойтись?
– К сожалению, многие начали думать, что иконопись – это всего лишь набор неких приемов, и если ты их отработал, то, значит, икона получилась.
Но многие греческие старцы говорили, что икона Антихриста будет написана в великолепном византийском стиле, с соблюдением всех необходимых канонов.
То есть понимаете, сам по себе канон – это всего лишь форма. Если у этого нет живого осмысления и участия в нем человека, то этой пустой формализм.
И знаете, прошла всего-то четверть века, а в обществе (и я лично с этим часто сталкиваюсь) иконопись перестали воспринимать как искусство, и, к сожалению, нередко даже священнослужители. Понимание иконы у обычных людей спустилось до необыкновенно низкого уровня.
Даже в советское время, как это ни парадоксально, было иначе – люди невоцерковленные более уважительно относились к иконе, чем сейчас.
Видимо, это связано с тем, что многие написанные за последние годы иконы не отвечают требованиям настоящего искусства, творчества. И в сознании простых людей, которые видят, что мы опустились до ремеслухи, этот вид деятельности сравнялся с матрешкой, с лубком. И даже многие священники относятся к иконе как к украшению храма, декорации. А ведь икона и росписи, находящиеся в храме, включаются в его литургическую жизнь, формируют его духовное пространство.
Некоторые думают: вот вроде храм пустой, это смущает, давайте его распишем, а как и что делать – никто даже не задумывается. А ведь существует глубочайшая богословская наука формирования этого пространства храма, есть определенные закономерности этого.
Мне кажется, сейчас очень важный, переломный период, когда надо попытаться сделать осмысленным создание икон и росписей, чтобы это стало искусством. Но не в светском понимании этого, в смысле самовыражения, а в христианском. Ведь у святых отцов учение о творчестве очень глубоко разработано.
В творчестве человек уподобляется Богу, восходит на недостижимые высоты своего бытия. Человек по своему естеству творец, и это божественное свойство, особенно если вспомнить, что он был создан «по образу и подобию Божьему». И слава Богу, что есть люди, которые это понимают и воплощают в жизнь. И я не хотел бы выглядеть пессимистом в этом вопросе, не хотел бы проявлять уныние, у меня сохраняется надежда на лучшее. Хорошо, когда мы видим проблему, и значит, ее нужно как-то решать. Это как организм растет, и что-то у него болеет (и это нужно лечить), а что-то очень мощно развивается. Это и есть духовный реализм. Важно также, с учетом этих наших ошибок, правильно обучать и направлять молодых людей, которые только начинают учиться иконописи.
– Позитивный момент и в том, что перед росписью новых храмов начали разрабатывать богословские программы.
– Да, мы стараемся заниматься этим полномасштабно. Если тебе поручают расписывать храм, одного мастерства в этом деле недостаточно, нужны большие знания и советы опытных богословов. В таких случаях мы собираемся компанией художников и богословов, пытаемся каждый по-своему осмыслить программу храма, обдумываем разные варианты и в результате принимаем решения. Этот поиск – очень важный этап творчества.
Роспись храма – это какая-то невероятная, просто космическая задача. Ни у одного светского художника такой задачи нет, он работает в масштабе одной картины. А тут надо создать единый образ пространства, где каждая часть связана с другими в единый духовный организм.
– Мы видим, насколько эта задача серьезна, по истории с недавней росписью собора святого Саввы в Белграде, кстати самого большого в Европе на данный момент православного храма. Выбор сюжета для его купола был признан специалистами неудачным.
– Да, там, кстати, в техническом отношении, в исполнении все было сделано довольно неплохо, а слабость именно в непродуманности сюжета. Непонятно, почему для купола была взята за образец композиция из итальянского собора Сан-Марко в Венеции, ведь это подарок русского народа сербскому, наши мастера все это делали на деньги российских благотворителей. Там налицо необдуманность художественного и богословского решения.
Беда в том, что художники часто ограничены сроками, при этом нам сразу говорят, что мы делаем вещи не на века. То есть, представьте, большие храмы, которые мы расписываем, – абсолютно временная вещь.
Но раньше, наоборот, так и говорили: делаем на века. А сейчас многие храмы, которые мы расписали, уже нуждаются в переделке, потому что это делается к празднику или юбилею, причем сроки назначаются абсолютно нечеловеческие.
Как правило, на роспись самых больших храмов нам дают год, а общая тенденция – на все убранство от полугода до года. И так не только в России, но и в Европе тоже. Но, согласно историческим свидетельствам, раньше храм могли расписывать около 10 лет.
Например, мозаики петербургского Спаса-на-крови создавались в течение 24 лет, причем художниками высокого уровня. Все понимали, что такой серьезный труд именно на такие сроки и рассчитан, и ждали окончания работ как важнейшего события.
Ведь творчество – это дело живое, художник по своей сути оказывается уязвим перед внешним миром, и люди в наше время боятся этой уязвимости, ограждают себя разными формальностями, бюрократизируются. А ведь самое ценное – это человек, тем более человек творческий, и к нему нужно относиться с любовью и вниманием. И хорошо бы, чтобы церковное искусство поддерживалось священноначалием, но, к сожалению, такое бывает редко.
Икона, росписи часто воспринимаются всего лишь как украшение храма, поэтому мы сами в своем профессиональном кругу договариваемся, что считать хорошим, а что плохим, где провести грань, за которым нет искусства. И слава Богу, что у нас пока есть такая творческая свобода, в том числе внутренняя свобода. Ведь искусство не делается ради карьеры или каких-то материальных поощрений. В
от в Румынии, например, на иконописных конференциях присутствует патриарх Румынской Православной Церкви. У нас патриарх Кирилл тоже прислушивается к мнению специалистов, в частности упомянутого мной экспертного совета.
Очень важно вернуться к понятию красоты в его богословском понимании. Господь, когда творил мир, оценивал его: «хорошо весьма». Поэтому мы тоже должны красиво это делать, уподобляясь Высшему Художнику – Богу.
Красота в церкви, выраженная через иконопись, богослужение, песнопения, архитектуру, – мощное миссионерское дело, это действенная проповедь для окружающих.
Людям было бы приятно в эту красоту приходить, соприкасаться с ней, особенно в безликих мегаполисах, среди стрессов современной жизни. Поэтому важно возродить в церковном искусстве понятие красоты и укоренить его в традиции, в том числе преподавания и воспитания новых иконописцев, потому что с 1990-х годов об этом мало говорили, не осмысляли его богословски.
Благо, красота, истина – это свойства Бога, Его наименования, и мы тоже должны в жизни, в церковном искусстве к этому стремиться.