Источник: Prihod.ru
Если спросить у обычных прохожих, что такое «пролайф», большинство непонимающе нахмурятся. Какие-то женщины вспомнят листовки и брошюры, которые им вручали в поликлиниках и перинатальных центрах. Кто-то вытащит из памяти увиденные в метро и на улицах плакаты с картинками, которые шокировали людей, не думавших о последствиях абортов (или, наоборот, втайне от окружающих безысходно размышлявших об этом). Порой с представителями этого движения, борющихся против убийства нерожденных детей, можно встретиться в социальных сетях, во время интернет-обсуждений. Кто же такие пролайферы, в чем они видят свою миссию? Как можно убедить женщину, зачастую совсем тебе незнакомую, сохранить беременность, несмотря на давление близких? На ком лежит ответственность за такой выбор? Какие приемы возможны, а что является недопустимым при общении с женщинами, которые должны принять столь серьезное решение? Почему современное общество считает аборт нормой, и есть ли возможность тут что-то изменить? Об этом, а также о личной истории борьбы за своих детей еще до их рождения рассказывает руководительница фонда «Женщины за жизнь» Наталья Москвитина.
Вы говорите, что боретесь за рождение детей. Почему за это надо бороться?
– Со стороны этой борьбы не видно. Видно только рожденных детей. Но на самом деле женщине сегодня приходится отстаивать свое право на материнство. Аборт в нашем обществе считается социально одобряемой процедурой. Когда женщина уже беременна, ей приходится выслушивать разные варианты «выхода из этой ситуации». Когда по факту никаких вариантов нет – она уже беременна. Но мужчина, мама, подруги говорят: «Можно прервать беременность, и жизнь никак не изменится». В этом шуме очень сложно услышать себя. Еще несколько лет назад не было никого, на кого такая женщина могла бы опереться. А сейчас есть мы – наша антиабортная организация.
А кажется, что сейчас, наоборот, тема материнства на подъеме. Много товаров для беременных и младенцев. Женщины в соцсетях даже хвастаются своей беременностью…
– Но официальная статистика говорит: у нас в стране происходит около миллиона абортов в год. Это статистика Росстата. Но, как правило, женщина идет в частную клинику, не желая огласки, и аборт в официальную статистику не попадает. И цифра, по оценкам экспертов, увеличивается уже в четыре или пять раз. Россия сейчас на первом месте по количеству абортов. Женщина, узнав о беременности, действительно встает перед выбором. Когда она приходит к врачу в женскую консультацию, то первый вопрос, который от него слышит, – «будем сохранять или как?». Врач говорит ей это, вместо того, чтобы сказать: «Давай я тебе сейчас расскажу, какие витамины тебе нужно теперь пить». Он ставит ее перед выбором, а выбора нет. И тогда она начинает советоваться, и все вокруг нее считают, что аборт – это выход.
Выход для чего?
– Для того, чтобы поправить свое финансовое положение, найти другого спутника жизни, сменить айфон, выплатить кредит, переехать из съемной квартиры в свою. Это такая отсрочка материнства. Поэтому я и создала нашу организацию, чтобы женщина видела: есть точно такие же, как она, столкнувшиеся с выбором.
То есть Вы хотите сказать, что причиной прерывания беременности у тех, с кем вы работаете, становится и отсутствие нового айфона в том числе?
– Но это же сопоставимо – жизнь и айфон (с горькой иронией).
Допустим, вы убеждаете эту женщину родить. И как она себя чувствует – с ребенком, но без айфона, квартиры и более достойного спутника жизни?
– Она счастлива. За два с половиной года нашей работы я не видела ни одной женщины, которая сказала бы: «Я жалею о том, что родила ребенка». Как правило раз в неделю или раз в месяц мы звоним нашим женщинам и говорим: «Я рядом. Я в любой момент на связи и могу к тебе приехать, посидеть с тобой, поговорить. Помочь, если нужна минимальная финансовая помощь. Могу помочь с работой». И такая женщина успокаивается и уже начинает хотеть этого ребенка. И они почти всегда говорят: «Почему я услышала то, чего хотел мужчина, но не услышала, чего хочу я?» Если мужчина не хочет ребенка, он предатель. Женщина его все равно потеряет через несколько лет. Ребенок – это финансирование вашего будущего. Он вас никогда не предаст. Его любовь не сравнится с любовью мужчины.
Поясните, пожалуйста, что такое «финансирование будущего»?
– Это кредит такой – от Бога. Многим женщинам кажется, что, рожая, они жертвуют деньгами, положением, красотой. Но когда ребенок рождается, они начинают получать от него ответную реакцию. Бог тебе дает возможность реализоваться в любви. Мама – это человек, который каждый день повышает свою категорию человечности, наверное… Да, так. Ежедневно мама доказывает, что может терпеть, может найти нужное слово. Она психотерапевт, врач, повар… Она расширяет границы своей личности.
А кредит предполагает возврат?
– Да. Ты должна родить ребенка, если Бог его дает. Возврат – любовь, любовь, любовь, любовь.
К кому?
– К Господу Богу. Ты любишь, ты жертвуешь. Ты не спишь ночами. Ты и твой ребенок – два сообщающихся сосуда. Где-то ты не выспалась, у тебя не хватило сил, ты сделала вопреки усталости. Но ребенок тебе улыбается, и ты чувствуешь, что сосуд наполняется, ты счастлива.
А что за женщины обращаются в вашу организацию? Из каких городов, с каким достатком и какого возраста?
– Самые обычные женщины, которые живут рядом с нами. По моей оценке, девяносто процентов женщин, родивших третьего ребенка, столкнулись с таким выбором. Врачи говорят: «Зачем тебе это надо?» Быть многодетной не принято, это не модно. Это модно только среди обеспеченных. А среди женщин среднего или низкого достатка – нет.
Значит, к вам обращаются женщины со средним или низким достатком?
– Разные. Даже из гламурной категории обращаются, у них как раз и стоит этот выбор между новым айфоном и ребенком. В их планы ребенок никак не вписывается. Обращаются и те, у кого тяжелая жизненная ситуация. Обращаются ни разу не рожавшие. И те, кому за тридцать пять, и у них уже есть двое детей. Был случай, когда обратилась женщина сорока двух лет, она впервые забеременела. Мы были удивлены – какой тут может вообще быть выбор? Но она испугалась рожать потому, что было подозрение на синдром Дауна. Но синдром редко подтверждается.
Это и моя история. Поэтому я всем этим занимаюсь. После вторых родов врач меня уговаривала сделать аборт: «Тебе только двадцать пять лет. Зачем тебе это надо? Если и рожать третьего, то только отдохнув. Давай мы тебе сейчас сделаем аборт, и ты отдохнешь». Я отвечала: «Подождите… А как можно отдохнуть, убив собственного ребенка?» Врач считала, что мне сделают аборт, я за него заплачу, и все будут счастливы.
Этот врач работает в Москве?
– Да. Но такие врачи работают не только в столице, они везде. И дело не только во врачах. Я сама дочь акушера-гинеколога и знаю, что есть немало приличных врачей. Но, к сожалению, для общества аборт – это нормально. Мы привыкли к этому, привыкли к тому, что не можем вмешиваться в репродуктивный выбор.
А Вы думаете, что если взрослая женщина делает осознанный выбор сделать аборт, то государство должно в него вмешаться?
– А где он осознанный?! Где?!
Мы же говорим о взрослом человеке…
– Да! Она взрослый человек! Но она же не признается, что прошлой ночью мужчина собрал свои шмотки, встал перед ней и сказал: «Если ты завтра не пойдешь на аборт, то я ухожу». Конечно, ей кажется, что это ее осознанный выбор. Но если с ней поработает психолог, то она выйдет из ситуации этого выбора и поймет, что решение сохранить мужчину, а не ребенка – неправильное.
Допустим, не было этого мужчины, собравшего свои шмотки…
– Таких мужчин полно!
Но говоря «допустим», я подвожу к тому, что мы рассматриваем отдельную ситуацию, в которой такого мужчины нет. Взрослая женщина принимает осознанное решение. Она приходит к врачу, и ей говорят: «Сначала поговорите с психологом или священником». Она отвечает: «А я не хочу с ними говорить».
– Ну, значит, она не хочет…
Кто имеет право принудить ее?
– Никто. Это понятно. Кто может принудить нас быть святыми? Только мы сами можем этого захотеть. Нам только нужно предоставить информацию, что есть зло, а что есть добро. И все. Женщина сама выберет.
Или, допустим, мать троих детей. Она растит их одна. Она бедна. Она узнает, что беременна четвертым. Появитесь вы и дадите ей информацию. А она скажет: «Кто будет работать, чтобы содержать моих детей?»
– Мы можем предоставить ей одежду, всю атрибутику детства – кроватки, коляски. Мы не держим силком. Она сама понимает: помощь есть. С ней разговаривает наш психолог, с ней работают наши волонтеры, ее проблемы мы решаем. Но вы не думайте, что вопрос в деньгах. Посмотрите на Европу – там очень большие выплаты за рождение ребенка, но рождаемость у них еще хуже, чем у нас. И выбор аборта не связан с финансами на самом деле. Аборты делают по действительно сложным финансовым обстоятельствам, но таких женщин – одна из десяти. А в большинстве случаев нужна просто помощь психологическая. Или вот перед тобой сидит женщина, у нее пятый айфон, и она говорит: «Хочу сначала купить шестой, а тут еще эта беременность». Но ребенок – не айфон! Не стиральная машина! Не кредит! И не новый диван! Простите, но я слышу такие слова ежедневно…
Девушке двадцать лет. Она говорит: «Не хочу ребенка, хочу айфон». И это значит, что все эти двадцать лет с ее образованием и воспитанием что-то шло не так. И, может быть, прежде, чем заговаривать о законодательном запрете абортов, нужно исправить что-то в образовании и воспитании женщин? И тогда проблема абортов отпадет сама собой?
– Но мы не можем исправить ту ситуацию, в которой находится наша страна. Женщина думает, что аборт – это как сделать маникюр. Вот сейчас в обеденный перерыв она сгоняет, сделает аборт и дальше будет жить счастливо, копить на свой айфон. Ей просто надо растолковать, что жизнь – ценность. Вся Россия находится в постабортном синдроме. Женщина помнит дату, когда был сделан аборт, дату, когда могли состояться роды, она почему-то знает, мальчик у нее был или девочка, она придумывает неродившемуся ребенку имя, она отсчитывает его года, знает, когда бы он пошел в школу. Она жалеет, она хочет отмотать, но она уже не может. И дети, которые рождаются после аборта, на каком-то ментальном уровне чувствуют, что они – выжившие. Других убили, а их – нет.
Это какая-то серьезная научная теория?
– Ну… на этому тему много всяких исследований. Вообще, семья – это и убитые дети тоже. Ты мама и убитых детей тоже. Они были у тебя… тогда-то. Они бы вошли в твою семью, и она была бы другая. А сейчас она обрезанная, в ней не хватает членов семьи, они умерли, их убили, как на войне.
С тех пор, как в России с 1954-го года были во второй раз легализованы аборты, в стране были убиты двести двадцать миллионов людей. Но они должны были быть рождены! У них было место в обществе, оно принадлежало им! Но их мамы – мамы, которые априори заточены на то, чтобы нести жизнь, – взяли и убили их. Их нет – тех детей. И, конечно, общество будет нести за это духовную ответственность.
Я столкнулась с постабортным синдромом общества, когда родила третьего ребенка. Мне ничего не надо было от общества. Я не хотела в очередях быстрее проходить. Мне не нужны были субсидии, я четко понимала: это моя личная история, и я рожаю детей для своей семьи, я хочу этих детей. И вдруг я увидела, что меня не принимает отдельная категория граждан – женщины за пятьдесят. Однажды я зашла с детьми в банк, заняла очередь. И вокруг начался переполох – «а, ну понятно, сейчас она будет в начало идти. Нарожают тут!». Я реально слышала эти слова. И такое было ощущение, что их произносят женщины, не реализовавшиеся в том же статусе. И сейчас, когда она ничего не может исправить, у нее все бурлит и выплескивается.
Я начала дальше наблюдать. На детской площадке и в песочнице я начала замечать одиноких женщин, которые сначала стояли где-то вдалеке. И вот она долго стоит, смотрит на тебя, видимо, стесняется подходить. Считает твоих детей, проверяет – все ли твои, не ошиблась ли она. А потом она подходит, и каждый раз это исповедь. Они говорили: «Рожай и никого не бойся. А я вот не смогла…» Одна история меня потрясла. Незнакомая женщина подошла и рассказала: они жили в однушке, она родила ребенка, и муж сказал, мол, все, больше детей нам в этой квартире не родить, больше нам не влезть. Тогда она не решилась родить еще, но прошло время, и она поняла, что если бы рожала, ей бы и жилплощадь увеличили. Все зависело от нее, от ее внутренней силы. Она сказала мне: «Я бы все могла сделать, я бы переубедила мужа, мы бы решили вопрос с квартирой. Но сейчас я смотрю на тебя… А у меня – только одна дочь. И она не хочет рожать потому, что я не показала ей пример семьи. Я бы хотела отмотать назад».
Вы назвали большую цифру – двести двадцать миллионов. По вашей оценке, какая часть российских женщин сделала аборт? Каждая вторая, третья?
– Это сложный вопрос, потому что гормональная контрацепция – тоже абортивная. Сейчас многие женщины на ней фактически сидят.
Гормональная контрацепция подавляет функцию яичников, овуляция не происходит, соответственно, никакой беременности не может быть.
– Во многих случаях зачатие все же происходит. Женщина приходит к гинекологу и говорит: «Я хочу предохраняться». Он прописывает ей гормональные контрацептивы, но не предупреждает о том, что один из их эффектов – абортивный, когда зачатие все же происходит, но оплодотворенная яйцеклетка не может прикрепиться к матке. Однако врачи считают, что это не аборт, потому что они моментом начала жизни считают не оплодотворение, а прикрепление к матке. В англоязычных инструкциях к препарату этот эффект указывается.
Почему именно Вы решили заняться такой деятельностью? Кстати, как ее назвать? Это борьба?
– Борьба за материнство. Но я не знаю точно, как ее назвать. Есть такой термин «пролайф» – борьба за жизнь в широком смысле. Но моя деятельность, скорее, информативная.
Другими методами предохраняться можно?
– Да. Есть барьерная контрацепция, она не абортивная.
То есть против барьерной вы не выступаете.
– Нет, не выступаю.
Почему же?
– Потому что она не абортивная.
Но тогда в результате секса не рождается ребенок… С вашей точки зрения, это хорошо или плохо?
– Я к этому спокойно отношусь. Я же не могу сказать, мол, давайте на государственном уровне запретим предохраняться.
Это хорошо…
– Я плохо отношусь только к абортам. Я не приемлю аборты, и все. А остальное – личное, куда нельзя никому лезть. Я не могу рассказывать мужчине или женщине о том, как вести себя у себя дома. Но если беременность наступила, надо рожать.
И все же, почему именно Вы занимаетесь такой информативной деятельностью?
– Потому что однажды сама услышала направление на аборт. Потом я услышала его во второй раз. И в третий. И каждый раз эти направления были достаточно аргументированы.
Если женщина уже сделала аборт, то зачем ей Вы?
– Она раскаивается. Она говорит? «Девочки, я хочу помогать вам отговаривать других от абортов».
А как вы находите женщин, которые собираются сделать аборт?
– Мы их вылавливаем в соцсетях. У нас есть раздатка – мы распространяем эти материалы в храмах и женских консультациях. У нас много волонтеров, они ловят в соцсетях любое слово «аборт». У нас есть рассылка. Мы все шерстим, и если женщина где-то написала на форуме, что хочет сделать аборт, наши девочки с ней связываются и предлагают помощь.
И как она реагирует?
– По-разному. Но в основном если женщина вышла в общественное пространство и сказала, что хочет сделать аборт, значит, она уже готова к диалогу, хочет поддержки. Таких женщин легко отговорить, просто предложив элементарную помощь.
Что вы почувствовали, когда впервые услышали слова женщины: «Мне нужен новый айфон, и поэтому я сделаю аборт»?
– Первая моя история была более драматична. Ту женщину я не спасла от аборта. Она говорила, что у нее нет денег, на ее попечении находятся родители, а мужчина ушел, закрыв за собой дверь. Она снимала квартиру и помогала родителям. Мы долго с ней общались. Обещали ей, что соберем сто тысяч рублей к рождению ребенка и после рождения будем помогать тридцатью тысячами ежемесячно. Соберем все, что нужно для ребенка. Плюс памперсы.
А где бы вы все это взяли?
– Мы собирали среди волонтеров. И на тот момент мы уже собрали эти деньги. Но когда услышали ее аргументацию… для нас это стало качественным шагом вперед – так мы поняли, что деньги зачастую не нужны. Она сказала: «А вы что думаете? Я сама ежемесячно получаю сто тысяч рублей. Но это не та сумма, на которую я хочу жить. Вы что думаете, вы мне сто тысяч дадите, и я вам ребенка рожу?» Она сделала аборт.
А как вы ее нашли, и почему она не сделала аборт тихо?
– Этого не помню уже. Наверное, через соцсети. А есть и врачи, заинтересованные в сохранении жизни. Они передают каких-то женщин нам. Тех, которые сомневаются, а штатные психологи в клинике не справляются.
Вы думаете, родив ребенка, она была бы ему хорошей мамой?
– Да любая мама и хорошая, и плохая. У тебя бывает просто ужасное настроение, ты готова что-то со своим ребенком сделать. Любая это переживает. Ты устаешь, а дети разбрасывают «Лего». Это и есть жизнь – волнообразность и колебания.
Откуда тогда берутся «подснежники» – мертвые младенцы, которых убивают и выбрасывают их собственные матери? Эти женщины ведь тоже и хорошие, и плохие.
– Это не одно и то же.
Почему же? Там женщина, наверняка, не хотела ребенка, и если бы она сделала аборт, родившийся младенец не был бы ею убит.
– Женщина, которая решила сделать аборт, все равно его сделает, сколько ты с ней не общайся. Я же не могу ее закрыть и сказать: «Не делай!» Она его сделает, и ей не придется его рожать и закапывать.
Как себя чувствуют те женщины, которые сделали аборт, но пока они были беременны, вы успели им рассказать об обрезанных семьях и детях – членах семьи, незримо присутствующих в жизни этой семьи?
– Нет, ей я такого ни в коем случае не говорю. Такое говорить нельзя. Хотя есть пролайферы, которые предлагают женщине и такую информацию. Но это не наш метод, мы не действуем силой. Это агрессивный пролайф, это не про нас. Про нас – это информирование, любовь, принятие, женская солидарность, присутствие рядом двадцать четыре часа каждый день в неделю.
Вам снятся дети? Маленькие. Чужие.
– Чужие маленькие дети? Такого не припомню.
А что снится Вам?
– Я не придаю значения снам. На это нет времени, когда просыпаешься и видишь, что у тебя произошло за ночь в вотсапе и в фонде.
А чему Вы придаете значение в жизни?
– Самой жизни. Пытаюсь жить, учусь быть той, кто я есть.
Кто вы?
– Я женщина. Это звучит достаточно просто, но на самом деле называться женщиной и ею быть – это две разные вещи. Часто я слышу от женщин такие слова: «Я слабая. Он мне сказал, и я послушалась. Он на меня поднял руку, а я ничего не смогла сделать». Но со временем я начала понимать, что сила женщины в слабости-то и есть. Не надо быть сильнее, чем ты есть на самом деле. Это для меня громадное открытие. Вот в этом варьировании между слабостью и силой и хитростью и есть женщина.
Поясните, пожалуйста, что собой представляет женская хитрость.
– Женщины говорят: я не могу то и то. Но надо суметь. Найти расположение мужа, мамы и друзей. Это гибкость и умение оперировать фактами. Умение почувствовать, когда у твоего собеседника размягчено сердце. Мне легче это почувствовать – у меня четверо детей. И вот я прихожу домой уставшая, и она – сделавшая аборт – пишет мне: «Наташа, ты была права. Я слышу за стенкой, как кричит младенец. Но я ничего не могу исправить». И она уже всегда будет со мной. Она уже моя подруга.
Но ее сердце в свое время вам размягчить не удалось?
– Да. Но это только кажется, что ты скажешь три слова, и она ребенка сохранит. Очень часто давление родственников оказывается сильнее твоих слов. Мы часто проигрываем, это надо признать. И это не та деятельность, которая окрыляет. Это борьба. И иногда мне хочется остановиться и спросить себя: «А там ли ты, где хотела быть?» И много раз я останавливалась, но не видела другого пути. Это служение, и оно открывает мне меня саму.
И что Вы там видите, когда открываетесь?
– Я вижу, что у женщины очень много ресурсов.
Кажется, Ваше сердце сейчас всерьез смягчилось.
– Да, когда дискуссия зашла… но по факту я работаю с человеческим ресурсом. Вот перед тобой сидит женщина, и ты с ней говоришь не какими-то громкими фразами, ты говоришь шепотом и берешь ее за руку.
Но и Вы – человеческий ресурс.
– Да, я бы не сказала, что я Маргарет Тэтчер.
А наступает ли в этих разговорах такой момент, когда вы чувствуете: все, она не пойдет делать аборт?
– Бывает. Но чаще она это решение принимает после разговора. Ей надо все обдумать. Она может сказать: «Я не сделаю», но делает.
И как Вы узнаете о том, что она ребенка сохранила?
– Приходит смска «Я сохранила».
И что чувствуете в этот момент?
– Я понимаю, что все не зря, что я на своем месте, что хотя бы еще одна женщина будет счастлива. И я знаю, что она об этом не пожалеет.
А что Вы чувствуете, когда узнаете, что она сделала аборт?
– Это как будто… у меня только что немного выросли крылья, и их снова обрезали.
Значит, Вы живете в постоянном процессе отрастания и обрезания крыльев?
– И постоянно задаю себе вопрос «зачем». Зачем, когда так много поражений, ты все равно борешься с обществом?
Разве Вы с обществом боретесь?
– Ну, если общество считает аборт нормой… Мы хотим поставить памятник…
Нерожденному ребенку?
– Да.
Хотите внедрить в сознание проходящих мимо девушек, что аборт – зло?
– Да.
А Вы не думаете, что тем, кто уже сделал аборт, будет очень больно проходить мимо такого памятника?
– Это для них памятник. Для тех, которые сделали аборт.
Вы готовы взять на себя ответственность за то, что каждый раз, проходя мимо такого памятника, они будут испытывать боль?
– Они задумаются. Они смогут прийти к нему и поплакать. Сколько их пишут мне и плачут. Пишут: «Наташа, где ты была раньше? Если бы ты раньше была…» Для них этот памятник. А больно было, когда она делала аборт. Больно ей будет, когда она будет идти мимо коляски, когда встретит в парке молодую девчонку с ребенком.
И зачем же Вы ей хотите причинить дополнительную боль?
– Памятник – это желание спасти тех, кто еще может родиться. Памятник – для тех, кто уже был. Это же война! И сколько убито на этой войне детей невинных абсолютно! Хотя у нас и мораторий на смертную казнь.
Я еще раз спрошу – с кем Вы воюете?
– С абортивной системой. Я хочу, чтобы женщины понимали, что такое аборт. Что аборт – это убийство своего ребенка и своей судьбы!
Кажется, Вы воюете с женщинами, которые сделали аборт и не раскаялись…
– Нет! Конечно, нет! Но жизнь надо ценить. Об абортах не говорят. Эта тема маргинальна и табуирована. Максимум, подружки расплачутся за бокалом вина и скажут друг другу: «А я делала аборт…», «А я делала три».
На практике, по-вашему, как должно выглядеть общественное порицание женщины, делавшей аборт? Общество должно ей в лицо сказать: ты плохая?
– Нет. Но должна быть пропаганда материнства. И памятник должен быть. Аборт – это взять и выскоблить собственного ребенка! Ребенку больно. Какая подмена ценностей то, что Вы говорите! Убийство – вот боль! А в другом-то – в чем боль?!
Мне казалось, что мы с вами пришли к выводу: после аборта непроходимую боль испытывает женщина, и она тоже жертва аборта. Боль ребенка не исключает боль женщины.
– Ну так памятник и нужен для того, чтобы другие так не делали.
И много ли женщин выступают за такой памятник?
– Очень много. Это по их инициативе мы и придумали памятник. Я не осуждаю женщин, которые сделали аборт. Наоборот, это та категория женщин, с которыми я работаю. Ну слушайте, а сколько памятников стоит после войны? Мы что же, теперь не будем ставить памятники, потому что все будут вспоминать своих умерших родственников, и будет больно?
Памятники после войны ставятся солдатам, которые погибли, защищая родину. И мать погибшего солдата, глядя на памятник, испытывает не только горе, но и чувство гордости за своего сына, и последнее как-то компенсирует ее боль.
– А нерожденные дети – такие же безымянные солдаты. Они ничего не успели сделать! Они даже не увидели солнца. Они хотели родиться!
Вы пытаетесь говорить о ценности каждой жизни в обществе, которое постоянно наблюдает войны и участвует в них. На войнах гибнут люди – солдаты и гражданские. Даже их жизнь не ценна.
– Это политическая история. А аборты – про другое. Я не могу повлиять на политику страны, но я могу поговорить с отдельной женщиной. Поверьте, все эти женщины потом плачут в подушку или страдают алкоголизмом, совершают самоубийство. А памятник – это место, куда она придет, выплачется, и ей станет легче. Памятник – не агрессия. Он покажет обществу, что надо защищать жизнь. Это будет позитивный памятник.
Где вы его хотите поставить?
– В центре города, на Белорусской, напротив одной клиники… Бывает, что тебе сейчас удалось отговорить ее сделать аборт, а через три недели она тебе звонит и сообщает, что сделала криминальный аборт на большом сроке в частной клинике.
А на каком сроке беременности Вашей подопечной Вы можете быть точно уверены, что она не сделает аборт?
– Все девять месяцев мы не можем быть уверены. В частных клиниках за деньги аборт делают на любом сроке. Делают искусственные роды и убивают ребенка, например, на тридцать восьмой неделе.
И вы точно знаете, в каких клиниках это происходит?
– Ну да. Женщина пишет мне: «Я еду на аборт». А у нее – двадцать семь недель. Это большой срок. Это очень большой срок. Ты с ней пытаешься общаться еще какое-то время. Проходит три часа, и она тебе пишет: «Все. Еду домой с пеленкой между ног». Ее даже не кладут в клинику, она через три часа уже на ногах и едет в метро.
Но Вы боитесь называть эту клинику, потому что девушки, которые там делали криминальный аборт, не выступят в Вашу защиту свидетелями в суде, когда Вас обвинят в клевете?
– Да. В том-то все и дело. Сначала нужно совершить «контрольную закупку». Я не буду эту клинику пока называть, чтобы они не поняли, что против них ведется война.
Вы хотели бы, чтобы аборты были законодательно запрещены?
– Аборт – это не медицинская манипуляция, он больше к Уголовному Кодексу относится. Таково мое искреннее мнение, с которого меня не сдвинуть.
Я сейчас для Вас нарисую идеальную картину. С раннего возраста девушек воспитывают в том, что аборт – это не хорошо, и лучше не допустить беременность, чем ее прерывать. Если она решает стать мамой двоих или троих детей, государство ее поддерживает. И в таких воспитательных и образовательных условиях не приходится ничего запрещать, женщины и сами не будут делать аборты.
– Это слишком идеальная картинка. Но если бы было так, то было бы неплохо. Еще в школе надо рассказывать про целомудрие и ценность жизни.
Кем Вы хотели стать в детстве?
– Журналистом. Я закончила волгоградский журфак, работала в журнале и в газете. Я ездила даже в Косово, возила туда иконы. Это было в 2011 году. Сейчас кажется, что это было так давно. То был период очередного отделения Косово от центральной Сербии. Меня поразило, как люди вышли на баррикады, чтобы сохранить свою землю. Самые простые люди – учителя, врачи. Они вышли с иконами, разбили палатки. У них не было денег. Ну, Вы ту историю знаете не хуже меня. Знаете, что там была резня, что многих женщин насиловали и убивали. Кстати, оттуда тоже пошла моя антиабортная деятельность. На меня вышла одна женщина, я знаю сербский язык. Она написала мне в «Фейсбуке». В первый этап отделения, десять лет назад, она была беременна. Албанцы вскрыли ей живот, убили младенца, и у нее весь живот был располосован шрамами. В тот момент, когда она мне написала, эта женщина снова была беременна. Врачи направили ее на аборт. У нее был резус-конфликт, матка в шрамах, мало места для ребенка, он не мог развиться до нужных размеров, и матка могла разорваться. Риск был большой, и уколы, которые ей требовались, были очень дорогие. Она стояла перед выбором, ей было очень тяжело, она хотела родить. Но врачи были непреклонны. И я начала ее уговаривать…
Вы не побоялись брать на себя такую ответственность? Ее жизнь тоже важна.
– Я все прекрасно понимала. Но всегда нужен просто диалог, а женщина сама примет решение. Ты никогда не давишь, ты просто используешь мягкую силу, говоря ей: «Ты посерьезней подумай. Вариант все-таки есть».
Вы не боитесь брать на себя такую ответственность?
– Ответственность всегда берет на себя сама женщина.
Но мягкая сила – это тоже сила.
– Но я не педалирую, я не говорю: «Ты должна!».
Но Вы влияете.
– В некотором смысле я, конечно, влияю. Я также общаюсь с родственниками, мужем, подругами. Потому что женщина может описывать мне одну картину мира, а из общения с ее близкими складывается другая. И если это сила, то… ну, возможно, это сила.
А Вы не могли бы, пожалуйста, ответить на вопрос, не боялись ли взять на себя ответственность за жизнь той сербской женщины?
– Недавно была такая история…
Значит, Вы не скажете «да» или «нет»?
– Я расскажу, как это происходит, и Вы сами все поймете. Я не говорю: «Рожай!» Я просто рядом. И я должна почувствовать, когда в ней появится любовь к собственному ребенку. Когда эта любовь станет выше страха. И тогда я отпускаю ее, и она сама принимает решение. До меня она не знает, что такое аборт и что такое материнство. Ей двадцать лет, она боится страшных родов, когда ребенка ей будут выдавливать полотенцем. Боится убогих роддомов. А я могу отвести ее к врачу, который сам ей все расскажет. Могу обеспечить ей врача. Могу показать, как выглядит ребенок на ее сроке. Я могу привести ее к себе и показать, как я живу. И, конечно, я чувствую ответственность за то, состоится она как женщина или нет. Я должна быть рядом, когда она будет рожать, мне надо подсказывать ей, чтобы она не попала не в те руки. Я рассказываю ей, как я сама переживала свой страх. Она плачет, и я плачу. Я знаю, что завтра придет ее муж и будет ее прессовать, и я думаю – а как бы скомпенсировать это? Может быть, поймать его пораньше и поговорить с ним в кафе? Я чувствую ответственность. И моя ответственность – материнская. Но давайте я вам расскажу свои истории?
Давайте.
– Сначала мне поставили бесплодие. Мне было девятнадцать лет. У меня сильно заболел живот, и я думала, это от бесплодия. Вечером я попала в частную клинику – у меня адски болел живот, а государственные клиники уже не работали. И мне говорят: «У вас беременность. Уже шесть недель. Сердце не бьется. Идите быстрее на чистку, а то мы уже закрываемся». А я не хочу идти на чистку, я хочу просто встать на паузу, я хочу, чтобы меня просто услышали. Я-то знаю, что такое аборт. Когда я была маленькой, в нашей квартире было два телефонных аппарата. И когда моя мама – акушер-гинеколог – разговаривала с женщинами, звонившими в ночи, я иногда брала трубку и все слышала. Я выслушивала эти поломанные судьбы. Или они приходили к нам, сидели с мамой на кухне и плакали. Аборт ломает женщину…
Ваша мама делала тем женщинам аборты?
– Да. Да. Да.
И Вы чувствуете за это вину?
– Нет. Я просто видела, через что проходили те женщины.
Но Ваша мама убивала чужих детей. Чужих маленьких детей. Она была на войне. Она убивала.
– В метафизическом смысле, наверное. Я бы не сказала, что я это чувствую. Такого нет. Скорее, на меня произвели впечатление истории. Личные.
А может быть, Вы гоните от себя эту мысль – о сопричастности? Как женщины, делавшие аборт, гонят от себя мысли о нем, но когда они пройдут мимо памятника, они вспомнят.
– При чем тут моя мама? Те женщины просто приходили и хотели выговориться.
Но это Ваша мама сделала им аборт. Вы не думали об этом?
– Ну да… Но дело не в маме. Все акушеры-гинекологи делали аборты. Моя мама ушла из лечебной практики, потому что поняла, что не хочет больше делать аборты. Это сейчас можно отказаться их делать, а тогда было нельзя. Она чувствует свою вину. И она покаялась. Она воцерковленный человек. Чтобы выйти из этой системы, ей пришлось совсем отказаться от лечебной практики. Отказаться от дела всей своей жизни…
Но я, слушая те истории в детстве, думала: «Господи, через какой ужас женщинам приходится проходить». Однако тогда я не знала, что мне самой придется столкнуться с этой системой. Я не знала, что сама попаду в этот конвейер, не знала, что конвейер реально работает. И когда я встретила врача, который сказал, что мне надо сделать аборт, я испытала шок. И тогда в моей голове что-то начало сходиться – я начала понимать, что те женщины из моего детства тоже столкнулись с этим. Я заплакала и начала сражаться. Я просила выдать мне гормоны. А врач – «Нет! Иди на аборт». Я сказала, что никуда не пойду, пусть меня положат в палату. Она сказала, что бесплатных палат для меня нет. Я была студенткой, но мы собрали деньги на платную палату. И я подумала: «Какой-то абсурд. Я хочу бороться за человеческую жизнь, а врач за нее бороться не хочет».
Наутро пришла заведующая отделением с моей медицинской картой в руках и сказала: «Все нормально. Мы его сохраним. А на того врача не обращай внимания, она сама по себе такая». Но ведь я была очень молодая, и та врач могла настоять! И если бы не те женщины с теми историями из детства, я бы не поняла, что это меня прессует система.
А во вторую беременность мне врач сказала, что надо сделать скрининг, чтобы исключить патологии плода. Я спросила: «Вы умеете лечить патологию внутриутробно?». «Нет», – ответила врач. «Значит, если скрининг найдет патологию, вы меня направите на аборт? Правильно?» – «Да ничего у тебя не найдут. Мне только бы подшить к делу твой скрининг». Я сказала, что сделаю скрининг в клинике рядом с домом. Это был такой трюк – если скрининг сразу подошьют к делу, я потом не отмотаю назад, и меня начнут прессовать. Я пошла в другую клинику, и там действительно нашли расширение воротникового пространства, а это риск синдрома Дауна. Но я готова была за ребенка сражаться. Я вышла из кабинета в коридор, муж спросил меня: «Все в порядке?» Я сказала «да». А сама порвала и выкинула результаты этого скрининга. Ну, значит, будет у меня ребенок с синдромом Дауна, подумала я. Я вернулась к первому врачу и сказала, что не делала скрининг. Что просто подумала и решила его не делать. Я относила в неведении этого ребенка, а когда родила, он оказался здоровым.
А третий раз стал самой главной драмой моей жизни. Когда я выписывалась из роддома со вторым ребенком, мне не сделали контрольного УЗИ. А потом, когда я пришла в НИИ акушерства и гинекологии, пожилая узистка сказала мне: «У тебя полип. Иди запишись в очередь, сейчас тебя почистят». Я отвечаю: «Хорошо. Но сначала исключите мне беременность». Я почувствовала в ней какой-то внутренний конфликт. Может быть, она тогда искренне заблуждалась. Я ушла и пришла снова через месяц. Открываю дверь в кабинет – опять эта пожилая узистка! «А, опять ты, – говорит она. – Ну что, полип вырос в размере». Я спрашиваю, точно ли это полип. «Точно-точно, иди на чистку». Я отправилась в другую клинику на УЗИ, и там мне сказали, что у меня восемь недель беременности.
И тут врач спрашивает: «Слушай, а ты что, рожать собираешься?» – «Ну да. Круто же. Я всегда хотела большую семью» – «Ты же вот только что родила. Отдохни. Тебе и этого младенца не с кем оставить, чтобы в клинику приехать. Или у тебя муж олигарх?» Это было такое давление на болезненные точки. Она не говорила мне: «Иди на аборт», она говорила: «Ты лучше отдохни». Потом она позвонила мне. «Наташ, я тут твою карточку открыла. А ты, оказывается, антибиотики пропила. Ты же у терапевта была. Вот поэтому у тебя все полип и видят. Это ребенок расплавился от антибиотика», – говорит врач. И вот это была самая жесть. Она описывает: «Там нет ни рук, ни ног, ни головы – там биомасса». И для меня наступил кромешный ад. Потому что я, дура такая, пропила антибиотики, у моего ребенка грубые патологии. Я очень много плакала. Через неделю переговоров с жутким прессингом я говорю ей: «Давайте я подпишу какие-то бумажки, что врач предупреждал о последствиях?» Но она хотела только одного – чтобы у нее не было проблем после моих родов. Она так часто мне звонила, что в итоге я ее заблокировала.
На тринадцатой неделе, нацепив на себя улыбку, я пришла в перинатальный центр. Мне было страшно. Но я пришла, сделав вид, что я в первый раз. Врач смотрит меня и ничего не говорит. Тогда я спрашиваю – «Там руки есть?». «Есть», – отвечает он. «А ноги?» – «Есть, конечно» – «А голова?» …Это сейчас смешно, конечно, но тогда это было ужасно… просто ужасно. Это была такая драма.
Потом мама говорила с тем врачом, которая мне звонила. «А вы знаете, Москвитина родила здорового ребенка». Та ответила: «Ну, бывает всякое». Мама спросила, что же такое давление было на меня, а та отвечает: «На всякий случай». И никто не несет ответственности за этот прессинг, за это «расплавился». Каждый прикрывает себя. А я в тот день, когда она мне говорила «расплавился», я сидела на стуле в ее кабинете, она куда-то отошла, а я смотрела в окно и думала: «Ни одна девчонка не справилась бы с этим. Ни одна. А я рожу – вопреки»…
А что случилось с той женщиной из Сербии?
– Она родила маловесного ребеночка, он долго был в кювезе. С ним все хорошо.
У меня была идея закончить наше интервью метафорой – я могла бы, например, спросить, куда Вы полетите, когда у вас отрастут крылья. Но это было бы слишком сентиментально. Поэтому я спрашиваю, что все же такое мягкая сила?
– А это и есть материнство. Любая женщина – и сильная, и мягкая внутри. Она рожает, вскармливает, целует, она за ребенка горой. Она может не только воспитать и устроить в детский сад, она может своего ребенка в космос отправить. Я каждый день вижу очень слабых женщин и очень ранимых. И показываю им: материнство – тот толчок, от которого невероятный ресурс силы просыпается. Мое служение – в том, чтобы пробудить в ней силу сохранить своего ребенка. Побороться за него и за свою судьбу. И если она раньше была несчастной, то материнство сделает ее счастливой.
