Где сейчас проживает Евгений и чем он промышляет, мне неизвестно. Я познакомился с ним лет около десяти тому назад. Мы неплохо общались и почти было подружились. Он, как и большинство вдохновенных натур, пребывал в постоянном творческом поиске себя и однажды нашел-таки себя в пределах нашего сельского прихода. Расцвет сил, голубые глаза, светлые ресницы, остриженные без малого «под ноль» волосы, в безбожно продырявленных ушах масса различных сережек, на черной майке — череп. Наколотые синие запястья, кило звенящих побрякушек…
Прослушайте аудио рассказ «Неформал Женя и его мать», нажав на кнопку воспроизведения.
Он объяснял все это просто: «Панк-рок в ушах по жизни». А на мой вопрос «зачем?» отвечал однозначно: «Я в натуре нифер». Неформал, значит. Господь не обнес нифера талантом. Женя слыл классным барабанщиком, постоянно участвовал в различных рок-репетициях районного уровня. Это если трезвился. Вот только почему-то до выступлений трезвым никогда не доживал, и очередной коллектив с нифером Женей прощался.
В церкви Женя появился в свой внезапный трезвый период жития. Его добрейшая душа расположила к себе всех прихожан, и больше всех Жениному воцерковлению радовалась его мать, тоже прихожанка.
При храме ему сразу отыскалось дело — я его, как профессионального музыканта, определил в звонари.
Помню, когда мы вдвоем впервые поднялись на колокольню, он загрустил от того, что обнаружил там всего-то четыре несчастных кампана. Но немного постояв в задумчивости, он быстро просветлел, спросил, где найти веревок, досок и молоток с гвоздями. Тем же вечером наш новый звонарь Женя уже созывал христиан ко всенощному.
Какой бесподобный панк-звон накрыл тогда наше село!
Я, помню, поднялся к нему и узрел процесс творческого делания: неформал восседал на самодельном стуле, его правая нога как будто «давила бочку», левая — хет. Руки приводили в движение языки двух малых колокольчиков, и казалось, что он сжимает не веревки, а барабанные палочки. «Кайфец! Лабаем!» В такт своей новой музыке он мотал лысой башкой и был счастлив.
Шло время, молодела и старилась Луна, Женин звон утрачивал рóковые и джазовые «сбивки», начинал походить то на ростовский, а то и на киевский. Железяки покинули изрешеченные ушные раковины, череп исчез с футболки. Со временем Евгений обрелся на клиросе и наш маленький хор зазвучал.
Однажды, в светлый летний праздник, Женя причастился. Прихожане его хвалили, мать не могла нарадоваться…
Собственно, своеобразная радость матери все и порушила. Ранней осенью на столе в церковной крестилке я обнаружил потрепанный акафистник, тот самый, что за год до этого ей вручил. Она тогда жаловалась на сыново поведение, просила помощи в борьбе с ним. «Берите, — говорю, — акафистник и каждый вечер упорно читайте.
Битва “за пьянку” еще никого не выручала. Зато молитва помогает. Всегда. Тем более — родительская.
И боритесь, пожалуйста, не с ним, а… сами знаете, с кем».
Она тогда упиралась, мол, слепая, «читать неграмотная». Просила его просто поругать, а я вместо этого взял и вытряс из нее обещание за Женю молиться. И она молилась. И вот теперь эта книга вернулась ко мне. Я попытался было уговорить ее не оставлять ежедневное молитвенное чтение, но в своем счастливом упрямстве она оказалась слишком сильна. «Чуть не ослепла через этот акафист. И так, — говорит, — хорошо получилось».
Хорошо получилось, кто ж спорит…
…На Воздвиженье зарядили дожди. Холодные. Желтые березы потемнели. Певчие с утра промочили ноги и чихали, долго не могли настроиться на службу. Без Жени у них что-то не ладилось. Пономарь Семеныч сообщил, что днями встретил Евгения в подозрительной компании. «Кривой, — говорит, — череп во все пузо, хотел мне свои барабаны пропить». Выходило, что наш нифер снова творчески ищет пропавшего себя. Его мать простояла воздвиженскую службу в углу. Мрачная, глаза заплаканные. Уставшая после всенощной нервотрепки с Женей. Она дождалась меня и попросила подмоги:
— Вы уж, батюшка, как-нибудь бы с ним… Поругайте… Измотал.
— Ну а может, все-таки акафистник? — говорю. — Точный метод ведь, проверенный.
— Нет. Это… Лучше так, объясните обормоту… отец его от водки… и этот туда же… Того, бывало, материла-материла, все без толку. Теперь этот бы не тово… Вы же посещаете тюрьму, взяли бы его с собой. Поглядел бы он, до чего доводит. Увидит, может спохватится. А акафист шибко уж… здоровья нет.
Я не обещал ей, что экскурсия за решетку поможет Жене. Кому тюрьма помогала? Вот только слезы матери… Смалодушничал.
По дороге в тюрьму я заскочил за Евгением, когда он еще не просыпался. Сопроводить меня он согласился с удовольствием. Даже серьги из ушей повынимал и нарядился без черепа. Мой пропуск позволял провести с собой помощника, и Женя в тюрьме помогал петь молебен, читать правило ко причащению. Словом, пономарил как должно. А еще успевал общаться с сидельцами.
Это на воле сиделые круты, а там все по-другому — бедолаги имеют жалкий вид и положение их весьма унизительно.
Убедительное зрелище, и комментировать ничего не надо. «Пусть его, — думаю, — поглядит, может и правда, встряхнется». Лучше один раз увидеть…
И он увидел. Обратной дорогой мой спутник находился в оптимистическом возбуждении. Ерзал на своем боковом сиденье, глаза светились. Пока ехали по городу, молчал, но когда машина побежала вдоль облетевших березок, он разговорился. Впечатления действительно получились глубокие:
— Это ж… я в зоне был! Кренделям раззвоню! Внатуре, зону топтал!
Весь приход молился тогда за нашего неформала, и только несчастная мать после описанного случая окончательно на всех обиделась. Соседи доносили, что ночами слышится, как она материт сына.
Осенняя слякоть в тот год тянулась и никак не хотела проходить. Совхозные грузовики непривычно долго вывозили с полей свеклу, раздрызгали окрестные проселки. Ветер размочалил на колокольне Женины веревки. Старому Семенычу снова пришлось вспоминать, как пользоваться четырьмя церковными колокольчиками.
Однажды под холодным дождем Семеныч повстречался с нашим неформалом. Рассказывал тогда, что у Евгения появилась татуировка на лбу, свои барабаны он таки продал и купил гитару. Пытался ее пропить…
