Академик Игорь Шафаревич — о положительных и отрицательных аспектах русского терпения.
Это явление — терпение русских — в наше время, пожалуй, проявляется поразительнее, чем когда-либо. “Русское терпение” не сводится просто к пассивности, оно сплетается с жертвой, вообще, — это более глубокое явление. Недавно появилось исследование, в котором рассматривается это явление — русское терпение: книга К. Касьяновой “О русском национальном характере”. При помощи тестов, привлекая литературу и фольклор, автор стремится выделить основные национальные черты русских. Она приходит к выводу:
“Терпение — это, безусловно, наша этническая черта и в каком-то смысле основа нашего характера”.
Из 30 тысяч пословиц, входящих в сборник Даля “Пословицы русского народа”, больше всего как положительное качество оценивают “спасение” (часто под этим понимают монашескую жизнь). Но уже на втором месте стоит терпение, причем они иногда соединяются: “Без терпенья нет спасенья”. Или терпение поддерживается божественным авторитетом: “Бог терпел и нам велел”. Терпение автор понимает как фундаментальную жизненную установку, при которой во взаимодействии человека с окружающей его средой — обществом и природой — центр тяжести переносится не на преобразование среды, а на сотрудничество с ней.
С этой точки зрения терпение — это стратегия неагрессивного взаимодействия с миром, решения жизненных проблем не за счет насилия над миром и потребления его ресурсов, а в основном за счет внутренних, духовных усилий. И это особенно важно сейчас, когда так ясно, что ресурсы природы, которые человек может эксплуатировать, ограничены, в то время, как о границах духовных сил человека нам ничего не известно. Именно идеология, противоположная “терпению”, — “фаустовский дух”, а точнее — взгляд на мир как на бездушный материал для деятельности человека, сформулированный в призыве к “покорению природы”, — создала тот экологический кризис, который сейчас угрожает существованию человечества и всего живого на земле.
Есть и другой источник “русского терпения”. Вся история русского народа переплетена с созданием большого, многонационального государства. Характер русского народа и способствовал этому процессу, и складывался под его влиянием. В результате русские — народ государственный. Они с трудом идут на конфликт, который может потрясти государство. Самый яркий пример в истории, вероятно, — наше время.
Английские докеры или горняки тщательно выбирают время, когда запасов угля меньше всего, и тогда объявляют забастовку, чтобы она больнее всего ударила по стране и шансы на победу были бы выше. А у нас появилась совершенно новая форма социального протеста: шахтеры голодают. Голодают и учителя, и врачи. Один академик голодал, другой — застрелился. Все они подобны тем боярам эпохи Грозного, которые предпочитали смерть смуте. Да страна сейчас и существует только за счет того, что большая часть ее населения работает фактически бесплатно: за плату, на которую ни они, ни их семьи существовать не могут.
Но если у русских возникает сомнение в том, что государство исполняет свою охраняющую и скрепляющую роль, если кажется, что оно — “ложное”, то протест обращается не против частных форм эксплуатации, не против отдельных институтов, а против самого государства в принципе. Оно признается недостойным существования, приговаривается к уничтожению. Тогда и возникает “бунт – бессмысленный и беспощадный”.
Так, ряд историков (в частности, Ключевский) считает, что основной причиной восстания Пугачева были вовсе не тяжелые условия жизни тогдашнего населения Поволжья. Главным толчком было провозглашение “дворянских вольностей”. После того как дворяне были освобождены от своих обязанностей перед государством, крестьяне стали ждать отмены крепостного права, когда же она не произошла, местное возмущение разгорелось в восстание. С этой же стороной русского характера связано и провозглашение Пугачевым себя Петром III, да и вообще частое появление самозванцев в России — это знак того, что движение протеста не направлено против основы государства.
Терпение в русской психологии тесно связано с жертвой — терпят, жертвуя чем-то, и часто трудно различить, является ли жертва необходимым признаком терпения или самоцелью. Жертва сама по себе обладает святостью.
Любимыми русскими святыми (первыми канонизированными) были Борис и Глеб, весь подвиг которых состоял в том, что они принесли себя в жертву, приняли смерть “в подражание жертве Христовой”. Сама жертва ценится выше победы. Один мой знакомый немец, долго живший в России и, казалось бы, хорошо ее понимавший, со смехом мне рассказывал, что видел в Севастополе памятник двум сражениям, проигранным русскими! Между тем для русского сознания это вполне естественно: памятник стоит не выигранному сражению, а жертве, принесенной ради России. Как и терпение, жертва не есть пассивное подчинение роковым обстоятельствам. Она дает силы народу в целом. И когда Александр Невский готовился к битве на Неве, один из его воинов видел ночью, как на ладье плыли святые Борис и Глеб, и слышал, как Борис говорил: “Брате Глебе, вели грести, да поможем сроднику нашему Александру”.
В трудных ситуациях русские реагируют обычно, накапливая внешние раздражения, а потом отвечают взрывом энергии. Взрыв может быть направлен как на защиту государства, так и на его разрушение. Реакция первого типа имела место в Великую Отечественную войну или в конце Смутного времени, второго — в начале смуты и в 1917 году. Сейчас народ накапливает внешние импульсы и терпит — пока.
Русское терпение имеет и еще один аспект, связанный с особенностями нашего времени. Могу здесь сослаться на свои впечатления. Несколько лет назад я был в Якутии. Сразу же я столкнулся с новым для меня словом — “якутизация”. Так называют процесс постепенного вытеснения русских со всех руководящих постов. Русский язык все больше заменяется якутским. Ответственные совещания, важные репортажи по радио и телевидению ведутся по-якутски. Районы переименованы в улусы, деревни — в наслеги. И это при том, что русские составляют 2/3 населения Якутии. Какова же реакция русских? Я слышал только об одной: русские уезжают. За один год из того района, где я был, уехало 10% жителей.
Через год я был в Чечне. Там для меня ошеломляющей новостью оказались рассказы о том, что пережило русское население в трехлетие правления Дудаева. Массовые убийства, похищения с целью получить выкуп, грабежи, изнасилования, русские рабы в зажиточных чеченских семьях. Я уж не говорю, что в Москве все это было полностью замолчано. Но в Чечне мне не удалось узнать ни про одну хотя бы попытку самозащиты русских. Единственная реакция — бегство. Бежало несколько сот тысяч человек, большая часть русского населения Чечни.
Еще через год я был в Риге. Положение русских там можно сравнить разве что с положением негров в Южной Африке, да не с теперешним, а каким оно было десять лет назад. И ни о каких серьезных попытках борьбы я не слышал. А ведь русские составляют 40% населения и подавляющую часть работников предприятий, от которых зависит жизнь страны: электростанций, порта. Да более того, подсчеты показывают, что когда “проходил референдум о независимости Латвии”, большая часть русских голосовала за независимость.
Поражает и то, как слаб интерес в России к судьбе русских, оказавшихся вне нее. Солженицын пишет:
“Я на эту тему уже несколько раз по телевидению говорил. Во всех областях, где я был, почти везде о ней говорил, потому что болит сердце. Но поразительно, насколько другие темы нашей жизни вызывали сочувствие аудитории, отзыв мгновенный, а вот эта тема оставляла равнодушными слушателей. Это ужасно. То есть мы потеряли ощущение нации, потеряли ощущение наших соотечественников, нам это не важно”.
Это уже не то упругое терпение, которое только увеличивает силы. Здесь ощущается слабость, потеря воли к самозащите. Как говорит Солженицын, потеря чувства нации. Такое ослабление национального самосознания совершенно естественно, хотя от этого не менее опасно.
Много десятилетий подавлялись основные силы, формирующие русское чувство нации: православная вера, традиционная культура, крестьянский образ жизни, чувство значительности национальной истории. И в предшествующее десятилетие поток глумления обрушился на русскую историю и сам духовный тип русского человека. А в самые последние годы произошла трансформация, может быть, самая разрушительная для национального самосознания русских: большая часть прессы и фактически все политические деятели, от верных слуг Международного валютного фонда до марксистов-ленинистов, объявили себя рьяными русскими патриотами. Хотя в конкретных вопросах (Чечня, Севастополь…) их позиции тоже сходятся, но уже на решениях, противоположных интересам русского народа и государственности.
В такой период ослабления национального сознания процесс накопления раздражений, предшествующий взрыву, растягивается. Но вряд ли можно сомневаться, что взрыв произойдет. Трудно себе представить, чтобы его можно было предотвратить. А от наших усилий может зависеть только то, как он будет направлен: на разрушение государства, окончательно воспринятого народом как “ложное”, изменившее своей цели, или — на его воссоздание и укрепление.
Игорь Шафаревич
Игорь Ростиславович Шафаревич (3 июня 1923, Житомир — 19 февраля 2017, Москва) — ученый-математик с мировым именем, лауреат Ленинской премии, академик Российской Академии наук, почетный член нескольких иностранных Академий наук и научных обществ. Автор широко известных книг “Русофобия”, “Русские в эпоху коммунизма”, “Русский народ на переломе тысячелетий”.