Василий Игоревич Нестеренко — народный художник России, действительный член российской академии художеств. Участвовал в росписи Храма Христа Спасителя, автор больших исторических картин, многих портретов, пейзажей и полотен на библейские сюжеты. В марте этого года в Москве, в Центральном Манеже прошла ретроспективная юбилейная выставка художника, приуроченная к 50-летию и 35-летию его творческой деятельности. Мы встретились с Василием Игоревичем и поговорили о его творчестве, отношении к известности и о том, как живопись способна влиять на сердца и души людей.
— Василий Игоревич, Вы — народный художник России, имеете мировое признание, Ваши выставки проходят по всему миру. Чувствуете ли Вы себя знаменитым, и что для Вас значит широкое мировое признание?
— Во-первых, это не такое уж широкое признание. Все очень относительно. Миру известны примеры, когда люди имели совершенно фантастическую известность при жизни, но стоило им умереть, как о них тут же забывали. А были другие случаи, когда художника то признавали — то не признавали, например, имя Рембрандта 200 или 250 лет было никому не известно. Брюллова забыли сразу после смерти, даже произносить его имя считалось дурным тоном. Таких примеров можно привести много. Другое дело, что мое творчество — не меня, а мое творчество — довольно многим в России известно, в частности, среди православных людей. Это факт, и это известность не моя, а моих работ. Я вижу, что их репродуцируют, расписывают храмы, используя мои работы — и на Украине, и в России, и в Белоруссии. Я видел целые храмы, расписанные моими работами.
— Авторское право должно при этом соблюдаться? Или для Вас это не принципиально?
— Конечно, должно, но не соблюдается, это такое дело… Но мы говорим сейчас об известности. В этом есть элемент известности. Но опять уточню — известности не меня, а моих работ. Это более правильно для художника.
В качестве примера могу привести работу «Отстоим Севастополь!». Она стала одним из символов Севастополя, ее печатают на майках, она очень популярна. Это ли не элемент народного признания?
И хотя и подписывают, что это художник Нестеренко, но со мной не ассоциируют. Вот это и есть мечта художника. Артисту нужная личная слава и известность, а художнику нужно, чтобы знали работы.
“Отстоим Севастополь!”, В. Нестеренко
— В одном из своих интервью Вы сказали, что искусством Вы реализуете свою потребность жить. Что Вы имеете в виду?
— Искусство для художника — это не просто работа, а способ жизни. У меня так не всегда получается, но часто. Если ты можешь не рисовать — не рисуй. А если ты не можешь не рисовать, то тогда надо заниматься искусством. Это действительно способ выражать свои мысли, чувства, наслаждение, боль, радость — все это в совокупности можно назвать жизнью.
— Наверное, так было бы правильно и для каждого человека — найти свое призвание и реализовываться через него?
— Самое чистое и возвышенное призвание — служить Богу. Но оно не для всех людей. По крайней мере, не все могут осуществить его — стать священником или монахом.
Но для художника творчество — это тоже путь спасения, хотя может оказаться и путем падения.
Причем, если человек безнравственный, то чем он талантливей, тем опасней его творчество — и для окружающих, и, в первую очередь, для него самого. Можно впасть в прелесть, как говорят в Церкви
И таких примеров очень много, к сожалению. Что касается меня, то я совершенно четко понимаю, что творчеством надо еще и служить — и Отечеству, и Богу. Этим объясняется, что я периодически расписываю храмы.
— У Вас очень широкий диапазон живописи. Что Вам ближе — портреты, пейзажи, евангельские или исторические сюжеты, или у Вас нет приоритетов?
— Да, наверное, нет. Мой случай довольно редкий, когда с одинаковой силой увлекают разные вещи. Вот, например, Айвазовский — маринист, величайший из всех живших и, наверное, будущих жить. А вот людей не умел рисовать, в картине «Пушкин в Гурзуфе» он попросил Репина написать Пушкина, потому что у него в самом деле не получалось. То же самое можно сказать, допустим, о пейзажах Репина. Есть у него пейзажи, но Репин не пейзажист. Он рисовальщик, композитор, портретист — что угодно можно сказать, но не пейзажист. Я ни в коем случае себя не сравниваю с ними, но меня увлекают разные вещи.
Мне одновременно и пейзаж доступен, и портреты люблю писать, и исторические картины — как верх сложности в реалистической живописи. И расписывать храмы — эта крайне сложная задача, мне тоже доступно.
“Распятие”, В. Нестеренко
“Настоятельница Обители Милосердия”, В. Нестеренко
— Хочу сказать Вам, что Ваша духовная живопись просто завораживает, выражаю Вам искреннее восхищение. У Вас действительно уникальная способность через живопись передать чувство.
— Спасибо. Вы сейчас правильно сказали — передать чувство. Это такой момент, который свойственен не столько для иконописи, сколько для духовной живописи. Я вспоминаю владыку Алексия Орехово-Зуевского, который потом стал владыкой Костромским. Он возглавлял комиссию по храму Христа Спасителя, когда я работал там.
Принимая наши работы, он говорил: а что чувствует Богородица в этом сюжете? А что чувствует апостол? А что чувствует Спаситель, когда входит в Иерусалим или идет с крестом к распятию? И когда начинаешь задумываться об этих глобальных вещах, то понимаешь, что главное то в живописи, наверное, выражать именно чувство, именно душу.
С тех пор я часто думаю: а что сказал бы уже покойный владыка Алексий, удалось мне показать чувство или нет?
— Раз уж речь зашла о храме Христа Спасителя, скажите, что для Вас значила эта работа? И изменила ли она Вас каким-то образом, что-то Вам дала?
— Конечно. Эта работа и дала мне, и изменила меня, и я сам изменился. Я думаю, что и храм приобрел во мне что-то хорошее. Это была взаимная польза. Об этом можно много говорить.
Роспись Храма Христа Спасителя
В XIX веке храм Христа Спасителя был значим для всей страны, он был символом православия и именно как символ он был разрушен и именно как символ восстановлен. И для всех, кто там работал, от рабочих до архитекторов и художников, это было нечто особенное. Храмов много строится, но этот был особенный. Для меня лично, а я тогда был в начале своей активной творческой жизни и сразу окунулся в такую тяжелейшую работу, это был очень интересный опыт, экзамен на все — на художественную зрелость и вообще на все. Там не было времени думать, рассуждать, там было много дел и нельзя было ошибаться. Было очень сложно, конечно.
Я сейчас вспоминаю, поверить в то, что храм расписали за 9 месяцев — это просто невероятно. Это еще раз подтверждает — что невозможно человеку, возможно с помощью Божией.
— Василий Игоревич, вернемся к Вашей исторической живописи и к Вашей удивительной способности передавать нечто большее. Традиционная историческая живопись показывает прошедшие эпохи. Вы же говорите о том, что для Вас это возможность языком истории говорить о современных проблемах. О каких современных проблемах Вы стараетесь говорить своими картинами? Возьмем, например, уже упомянутую картину «Отстоим Севастополь!», которая, как мы говорили, достигла своей цели. Но какая задача ставилась Вами изначально?
— Прежде чем приступать к работе, я изучаю материал и берусь за знаковые вещи, которые, на мой взгляд, связаны с тем, что нас волнует. Крымская война 1853—1856 годов нам неправильно преподносилась в школе. Нас учили, что Россия проиграла эту войну. На самом деле все было иначе. Это был первый случай глобального противостояния всего западного мира России. Бои шли по всему периметру границ Российской империи — на Дальнем Востоке, на Кавказе, в Европе, на севере, в Крыму. Наши партнеры, которые и сейчас те же самые партнеры, хотели лишить Россию вообще всего, загнать не только в пределы допетровские, но даже и в границы до времен Ивана Грозного, а лучше, чтобы вообще ее не было. И Россия противостояла всему миру — англичанам, американцам, австралийцам, новозеландцам, Ближнему Востоку — просто невозможно передать. И выстояла. А сможем ли мы? Вот смысл этой картины. И всем людям это интересно. Вот, например, я показывал эту картину в Китае. Они не знают нашу историю, и она им неинтересна. Но им интересно то, что люди защищают свое Отечество. И у них тоже были такие периоды в истории, у китайцев или у другого народа, и им тоже интересно увидеть лица людей, отстаивающих Родину.
“Отстоим Севастополь!” Фрагмент.
А потом уже возникают вопросы — а когда вообще это было? И они начинают узнавать историю. На картине нет никого из наших врагов — ни англичан, ни французов, ни турок, есть только наши защитники. И через их лица мне хотелось показать нечто такое, что заставило бы весь мир в конечном итоге сделать шаг назад и оставить Россию в покое.
— В наше время мы наблюдаем такую же русофобскую политику.
— Да, все то же самое. У главы кабинета министров Великобритании того времени тогда уже был план по расчленению России. И это так похоже на то, что сегодня планируют западные страны, это просто калька тех планов. Вот в чем дело.
Крымская война — это предтеча войн ХХ века, она очень связана с тем, что сейчас происходит.
Моя последняя работа называется «Мы — русские, с нами Бог», так называемая атака мертвецов. Этот большой пятиметровый холст посвящен атаке мертвецов под Осовцом. В прошлом году был ее первый показ, премьера в Севастополе. Многие говорят, что она про современный Донбасс, хотя это первая мировая война, 1915 год, немецкая газовая атака. У немцев были дубинки с гвоздями для добивания отравленных русских воинов. На лицах у них противогазы, такие страшные монстры. А наши без противогазов, как всегда. Немцы использовали запрещенное оружие и против мирных жителей. Все повторяется.
“Мы — русские, с нами Бог. “, В. Нестеренко
Есть много художников, которых интересует просто история — костюм, сбруя лошадей и другие детали. Мне все это скучно. Это должно входить в картину как необходимая часть, потому что историческая картина должна быть исторична. Но это не самоцель. Цель, идея картины — исторические параллели.
— … которые должны заставить зрителя встрепенуться, задуматься?
— Примерно так. У меня есть знаковая работа «Избавление от смуты». Это моя самая большая историческая работа — 8,5 метров. Ее экспонировали в Кремле, в Андреевском зале Большого Кремлевского дворца. 1612 год. Огромный многофигурный холст.
“Избавление от смуты”, В. Нестеренко
Справа — поляки, а в центре — Минин. Не Пожарский, а Минин. Он один без оружия, держит флаг князя Пожарского. А сверху — все Небесное Воинство идет с русскими. На хоругвях и Спас Нерукотворный, и Казанская икона Божией Матери, и Сергий Радонежский, и Димитрий Солунский, и Николай Чудотворец, и Борис и Глеб, и Георгий Победоносец — в общем, все Небесное Воинство. А у поляков что? Черные перья. Вот и понятно, почему мы победили и выстояли. Это образ Небесного боя, который произошел на земле. Вот и причина того, почему 300 человек под командованием Минина обратили в бегство 17-тысячное войско Ходкевича. Был такой момент под Москвой в 1612 году.
В каждой картине мне хочется найти что-то, что было бы полезно для современного зрителя.
— У Вас это безусловно получается. Исторические параллели многими узнаются. Людям на Донбассе Ваши картины придают мужества и силы.
— В 1915 году наших солдат травили и добивали — а они живы, решили отравить — а они вы стояли. Так и на Донбассе — в них стреляют, уже проутюжили там все, а они живут и не уходят. Как это объяснить? Вот такие параллели как раз и чувствуются.
— Василий Игоревич, совсем недавно Вы расписывали храм в русском Пантелеимоновском монастыре на Афоне к 1000-летию русского присутствия на Святой Горе. Расскажите об этой работе. Сколько времени она заняла, какие были сложности, какие особенности и какое значение она для Вас имела?
— На Афоне я с коллегами, моими товарищами, расписал храм Великомученика и Целителя Пантелеимона в скиту Старый Русик. Это самый большой русский храм на Афоне. Он стоит на месте древнего храма. В XIX веке он был перестроен, но освятил его владыка Антоний Храповицкий уже после революции, в 1920 году. В России сделали иконостас и установили в храме, но храм оставался белым.
Вот он сто лет стоял белым, не расписанным. Именно Старый Русик и был всегда русским монастырем. Просто в петровское время, когда было мало монахов, они вынуждены были перейти к берегу, где стал расти прибрежный Русик, который сейчас называется Пантелеимоновский монастырь. Но скит Старый Русик — это всегда особенное место.
Все священники, монахи, архиереи, которые приезжают на Афон, всегда стараются заехать на Русик, в это особенное место, и храм все помнили не расписанным. И вдруг появилось решение его расписать. Я сделал эскизы, их благословил совет старцев монастырских и Патриарх Кирилл. Патриарх лично смотрел, анализировал, потом сказал — благословляется. Работа заняла год, что тоже является уникальным случаем, потому что по-хорошему храм надо было бы расписывать года 3— 4. А мы сделали за год. Я думал, что после храма Христа Спасителя таких подвигов у меня уже не будет. Оказалось — будет.
Здесь я полностью нес ответственность за весь храм, за все его внутреннее убранство и достаточно много сам сделал своей рукой. Год мы провели в скиту, где жил старец Силуан, сейчас его мощи прибывают в Россию. В Старом Русике он жил, молился, там его келья есть. Там же сербский царевич Растко в XII веке принял постриг с именем Савва, позже он стал одним из величайших сербских святых Саввой Сербским. Теперь в Старом Русике стоит самый большой русский храм на Афоне. В мае этого года туда приезжали наш Патриарх и президент. Святейший Патриарх освятил вновь расписанный храм малым чином, так как большим чином храм уже был освящен владыкой Антонием.
Это был потрясающий момент, потому что наш храм, который только недавно стоял в лесах, вдруг преобразился — другого слова нет — сам собой. И вот уже служит Патриарх, очень много архиереев, хор из Троице-Сергиевой Лавры и афонский хор. Все это было необыкновенно. Афон — это особое место для русских людей. Мы там довольно много работы делали для монастыря, но храм расписать — это было особенное дело. Мы сейчас готовим выставку, и выйдет книга по этому храму, чтобы люди знали, как там все устроено, и женщины могли бы увидеть.
— Василий Игоревич, благодарю за интересную беседу. Будем ждать открытия выставки.
Персональный сайт Василия Нестеренко: www.vnesterenko.ru