Источники: Личный блог автора , Сайт Свято-Троицкого монастыря Александра Свирского
Со стороны может показаться, что в паломничество по святым местам едут только благообразные, чистые телом и душой люди. Мы читаем удивительные рассказы о том, как прекрасные люди стали еще лучше. А где же рассказы о людях, которые едут в паломничество, чтобы вырваться от своих грехов, от ошибок, которые ищут свой путь, и у них осталась только одна надежда — Бог?
Меня иногда упрекают:
— Разве можно твое отношение к Богу сочетать с таким образом жизни? Мы же тебя видим и в ресторанах, и на кинофестивалях, и на светских вечеринках, куда съезжается по православным меркам сомнительная публика.
— Но ведь я журналист, а не монах! Я не должен закрыться от всех, а наоборот, должен быть распахнут жизни. И премьеры, и фестивали, и приемы, и банкеты — это часть моей профессии.
Хотя люди, задающие мне такие вопросы, отчасти правы. Конечно же, в мои годы нужно жить тише, степеннее, более упорядоченно. Это уже нужно уметь делать. Да я и умею. Но иногда хочется махнуть рукой на все проблемы, семейные заботы, на взятые обязательства. Не знаю, почему. Возможно, потому что когда я себя сдерживаю, то прилагаю для этого серьезные усилия. А чтобы фестивалить и превращать будни в праздники, усилий не надо.
Усилия нужны, чтобы праздники остановить.
И, конечно, во время таких «праздников» мне приходилось и падать, и совершать серьезные ошибки, и каяться в содеянном. Хотя, если бы я не оступался, не падал, не расшибался в кровь, а затем не пытался подняться, где бы я сейчас был? И каким бы был?
Звонок отца Фомы разбудил меня рано утром. Растерянно я невпопад отвечал на его приветствия и оглядывался вокруг. Я не понимал, где нахожусь. Какое-то чужое пространство, вокруг вповалку спали незнакомые люди. По-моему, это были цыгане. Что я делаю среди них? Я стал вспоминать, как старые друзья накануне вечером позвали меня в ресторан Дома кино. Вечеринка очень быстро превратилась в бурное застолье. Потом к нам присоединились два солиста из цыганского театра. После мы все поехали к их друзьям… А где же я теперь?
Отец Фома что-то пытался сказать в трубку… Я только разобрал, что он находится в Петербурге. Накануне мы заранее договорились с моим другом Георгием, что он батюшку встретит и поможет ему в делах. Но Георгий на вокзале не появился и его телефон не отвечает. Потом связь с отцом Фомой совсем пропала.
Как он знает? Когда я оступаюсь на своем пути — сразу же звонит отец Фома. Как он это чувствует? Наверное, это мой ангел-хранитель его направляет, чтобы он меня вразумил!
Почему так неустойчиво это место, где я проснулся? Как будто, мы на воде! Так это же яхта! Как мы попали на яхту? Я вышел на улицу и понял, что вчера мы с цыганами вдобавок ко всему уехали в Подмосковье… Какой-то яхтенный клуб. Надо уходить. Что я здесь вообще делаю? Через лесок, по тропинке, я вышел из этого места на большую дорогу. Денег не было. Телефон показывал, что батарейка села, и он скоро отключится.
Я шел по дороге, казалось, бесконечно. Набрал Георгия: с ним-то что случилось? Он ответил голосом не лучше моего.
— Да!
— До тебя батюшка не может дозвониться!
— А мне стыдно с ним говорить, я звонок сбрасываю! Как бы выбраться из этого состояния…
Мне не надо было его расспрашивать ни о чем. Мы живем в разных городах, но многое у нас происходит пугающе синхронно. И взлеты, и уходы в пике. Просто помолчали в трубку несколько секунд, чтобы осознать: в этот раз все опять произошло синхронно. К сожалению, Георгий заговорил первым:
— Ты что будешь делать?
— Что я буду делать? Я даже толком не понимаю, где я нахожусь и в какой стороне Москва!
— У тебя есть какое-нибудь место, куда можно сегодня же рвануть и очиститься?
— Да ты с ума сошел! В нашем состоянии?
— Давай уедем на несколько дней!
Уехать от всего этого кошмара действительно было нужно. Но куда?
— У вас в Ленинградской области есть тихий монастырь преподобного Александра Свирского. Сегодня же бери билет до Лодейного поля и езжай туда. Я поеду к Свирскому из Москвы. У вокзала всегда стоят несколько машин, которые отвезут до монастыря. Прямо там, в обители, и встретимся!
И телефон полностью разрядился. Попаду ли вообще сегодня в Москву, не говоря уже о билете на поезд?
И я зашагал дальше по своей дороге.
Сзади раздался шум автомобильного двигателя. За рулем скрипучей старенькой «копейки» сидел пожилой водитель. Он согласился подбросить меня до города. Бесплатно. В восемь вечера я уже был на вокзале. Попросил билет до Лодейного поля. Грустно забрался на свою полку. Жутко болела голова. Поезд приходил на мою станцию в пять утра.
Конечно же, я не заснул.
Александр Свирский — это мой небесный покровитель. Очень сильный святой. И очень суровый. Когда большевики 5 января 1918 года захватили Карелию, первое, что они сделали, это направили своих гонцов в этот монастырь, чтобы разорить обитель и уничтожить раку с мощами всенародного почитаемого преподобного. Они были в обители уже на следующий день, 6 января. Прямо накануне Рождества, как и положено нечистой силе, которая в этот день делает последний рывок. Вышло несколько постановлений о ликвидации мощей. Так и считалось до девяностых годов XX века, что мощи уничтожены, пока, благодаря случайности, не выяснилось, что рискуя карьерой и свободой, их сохранили среди анатомических экспонатов Ленинградской военно-морской академии. Более того, мощи благоухали, мироточили. За пять столетий, прошедших после смерти преподобного, тело Александра Свирского сохранилось в неповрежденном виде.
Пещера Александра Свирского
А началось все у преподобного с той же обители, с которой все началось и у меня, — с Валаама. Сюда он пришел отроком, а ангел в облике паломника показывал ему путь. На Валааме, на Святом острове, сохранилась его пещерка и даже вырытая при жизни могилка для постоянного напоминания о смерти.
А потом Александр Свирский был призван Богом в карельские края, чтобы он создал там монастырь. У нас нет другого святого, который получил бы столько напутствий от Бога, Богородицы, ангелов. К преподобному, как к ветхозаветному Аврааму, явился Господь в образе Троицы. Там, где 500 лет назад стояла келья Александра Свирского, в которой преподобному вначале явился яркий свет, а затем Господь в виде трех ангелов, теперь стоит часовня. Эта маленькая часовня — место большого паломничества. Пять столетий монахи передавали друг другу, где ступала Троица, где Александр Свирский стоял на коленях перед тремя ангелами. По преданию, Господь дважды прикасался к нему, чтобы поднять его с колен, и велел устроить в этом месте Свято-Троицкий монастырь.
А однажды, когда в обители строили мельницу, вода прорвала насыпь и готова была уничтожить все труды братии, он, подобно Моисею, остановил воды, протянув им навстречу руки, и удерживал их до тех пор, пока монахи обители не укрепили сорванные водой ограждения.
Драгоценная реликвия с этого места — наделенный чудесными свойствами песочек. Братия следит, чтобы чудесный песочек не оскудевал, чтобы этой святыни хватило каждому. Монахи песочек все время подсыпают, и он освящается от этого места, а паломники насыпают песочек себе в мешочки и пакетики и увозят домой. Иногда песок набирают огромными сумками и рюкзаками. Понятно, что люди хотят побольше благодати.
Место явления Святой Троицы Преподобному и Богоносному Александру Свирскому.
Архив монастыря пополняется новыми фактами чудесных исцелений. Исцеляет песок, исцеляют и сами мощи святого Александра Свирского. Их вес не более 11 килограммов, а сохранность такая, словно единственный человек, который в истории Нового Завета видел Троицу, просто заснул. Пять веков преподобного называют Чудотворцем всея Руси. Особенно он помогает семьям, которые не могут завести детей.
Я все это давно знал, поскольку несколько раз приезжал сюда прежде. Делал из этой обители репортажи, направлял сюда близких людей за исцелением и духовным укреплением.
А теперь я ехал туда за благодатью для себя. И Георгия позвал. Он, наверное, уже на месте: поезд из Санкт-Петербурга приходил на несколько часов раньше, чем мой. Жаль, ему позвонить нельзя, — телефон зарядить я так и не успел и даже не понимал, как мы с ним встретимся. Он-то там еще никогда не был!
Стоянка две минуты. На своей станции я вышел из поезда один. Другие пассажиры продолжили досматривать сны. Я перешел через мост и направился к стоянке машин. Вдруг там нет ни одного такси! Как я буду добираться? Но машины были. Пять или шесть иномарок разных цветов призывно смотрели на меня — выбирай. А с краю стояла ржавая аварийная «шестерка» с помятым боком. Почему я сел именно в нее? Цена-то за проезд у всех одна. Наверное, моя самооценка в тот момент соответствовала только такому транспорту.
— Давно стоите? — спросил у водителя.
— Да с двух часов ночи! Сегодня день такой — нет пассажиров. Питерский поезд привез одного и московский одного. И вы почему-то все меня выбрали. Ох, мужики будут злиться, что я у них всех клиентов забрал.
— А на питерском что, пассажир был?
— Да парень высокий. Грустный такой. Я его отвез в гостиницу в поселке.
— В какую гостиницу. Отвезите меня туда же!
— Хорошо! Знакомый что ли ваш? Он говорил, что к нему еще кто-то подъехать должен.
Я уже не сомневался, что речь идет о Георгии. Вот надо же на черной привокзальной площади выбрать одну и ту же страшную машину! Водитель точно привез меня к моему заблудшему другу.
Я постучался в номер. Он тут же открыл дверь. Он плакал. Он еще не мог ничего сказать, но и сдерживать слезы больше не мог. Лишь сжимал мою руку.
А ведь мы только-только с ним вернулись из большого паломничества на Афон! Мы же так радовались тому, как сложилось наше богомолье, строили светлые планы на жизнь!
Георгий задал мне вопрос, который меня самого безжалостно мучил:
— Почему, как только возвращаешься из какого-то святого места, чуть расслабишься, и сразу же оказываешься на самом дне, как будто не страдал только что в поиске благодати в своем паломничестве? Как будто кто расставляет ловушки, чтобы заново испачкать тебя в грязи, еще больше, чем было раньше?
— Открой тумбочку — там должно Евангелие лежать.
Действительно, как и положено в гостинице для паломников, в тумбочке мы увидели Новый Завет. Я полистал Евангелие от Матфея, нашел нужное место и протянул своему другу:
«Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и, не находя, говорит: возвращусь в дом мой, откуда вышел; и, придя, находит его выметенным и убранным; тогда идет и берет с собою семь других духов, злейших себя, и, войдя, живут там; — и бывает для человека того последнее хуже первого».
— Да. Все сходится. Наши дома были убраны, а туда вернулся не один нечистый дух, а семеро. Так и есть.
Когда мы разъехались после нашего последнего путешествия, Георгий поехал не домой, а в ресторан, где его уже ждали друзья. Его переполняли восторженные чувства. Для себя он казался человеком с другой планеты, моряком, который несколько лет не заходил в свой порт.
Как корабль на всех парусах, он ворвался в новый загул. Вот только когда батюшка позвонил — не посмел взять трубку. Убрал телефон подальше. Дома бросил его куда-то с глаз долой и поехал на очередной праздник. Батюшка написал сообщение. Мобильный «пропикал», когда неподалеку была жена. Она взяла телефон в руки и прочитала переписку Георгия с другой женщиной. Поняла, что у Георгия кто-то есть. Послала этой женщине сообщение, якобы от него. Получила ответ. К тому моменту, когда Георгий вернулся домой, семьи у него больше не было. Маленький сын вслед сказал: «Папа, ты плохой»…
Утром мы с ним вышли из гостиничной комнатки пройтись к стенам обители, но зайти внутрь не дерзнули. Через дверь мы смотрели на зеленые купола монастыря.
Вдруг к нам подошел монах:
— Александр, а вы чего не заходите?
Когда я был здесь впервые, лет пять назад, и делал репортаж, этот монах был героем моего сюжета. Мы поздоровались, я все ему рассказал. Монах взял меня под руку и повел в храм. Георгий пошел за нами. Отец подтолкнул нас к мощам:
— Идите, просите прощения, принимайте благодать! Радуйтесь, что Господь вас надоумил сюда приехать! Просите, чтобы ваша жизнь переменилась! Благодаря преподобному Александру Свирскому сейчас все устроится! Все!
Потом прямо от мощей повел нас на исповедь. А это так трудно, человеку, который помнил тебя совсем другим, рассказать, какой ты на самом деле. Трудно и больно. Но я говорил. Не отцу Николаю, а Богу. Потом наступило время Георгия.
Если бы не отец Николай, мы бы, возможно, так и не решились переступить порог обители.
После исповеди разговорились. Я его спросил:
— Отец Николай, а вы после нашей встречи вы все время жили здесь, никуда не уезжали?
— Я как раз уезжал! Я несколько лет жил на подворье в Петербурге! Только сегодня вернулся! И сразу тебя встретил! Удивился: а что Александр здесь делает?
Ничего себе! Сколько необъяснимых совпадений! И одновременно навалившиеся на меня и на Георгия трудности, и состояние, в котором мы оказались, и то, что мы решились сюда поехать, и водитель на той разбитой машине, который привез нас в одно и то же место. А теперь отец Николай, который словно специально был вызван сегодня в монастырь, чтобы протянуть свою руку поддержки в самый нужный момент.
Как это можно объяснить? Никак. Божий промысел!
А теперь и на сердце легче, и жить веселее. На выходе из обители постояли немного. Георгий толкает меня в бок:
– Вон та развалюха, которая нас сюда привезла. Как тот ангел, который Александру Свирскому показывал путь к Богу, когда он решил из дому уйти на Валаам! Спасибо тебе, добрый человек.
Водитель нас приметил, через лобовое стекло помахал рукой. Машина остановилась в паре метров от нас. Открылась задняя дверь и из нее вылез отец Фома. Он-то что здесь делает? Он-то как сюда попал?
Оказалось, что отец Фома и звонил нам в то утро, чтобы позвать в паломничество в Свирский монастырь. А нам было не до того. Но, верно, сплетение наших судеб уже достигло такой удивительной степени, которую можно объяснить только высокими материями.
После такой встречи немного прошлись до собора, который расположен чуть ниже. Во время советской власти келейный образ вокруг него превратили в психбольницу. Специально, чтобы как можно безжалостней страданиями людей с расстройством психики надругаться над царившими здесь до этого высокими помыслами и молитвами.
Собор еще реставрируют, но двери были открыты и мы шагнули внутрь. Я помню, как пять лет назад росписи на стенах почти не читались. Теперь же было все ярким, полнокровным!
— Надо же, уже и художники стены расписали, — прокомментировал я, запрокинув голову и разглядывая купол.
— Не было никаких художников, — ответил мне внезапно появившийся из-за колонны худенький монах с седой взъерошенной головой.
— Ну, как же не было! Я же помню, что вся роспись была блеклой и почти не читалась!
Монах встрепенулся и быстро-быстро заговорил, чуть покачиваясь от собственного возбуждения:
— Так это и есть одно из новых чудес! На Пасху в этом храме шла служба и вдруг одна за другой все росписи сами стали проявляться! Прямо на глазах у людей. И вот уже несколько лет они становятся ярче и ярче! Без всяких художников. Все проявилось, вот только сцены Страшного суда остаются такими же невзрачными, как раньше.
Но батюшка Фома не просто так приехал. Строго-настрого приказал нам подготовиться к завтрашнему причастию. И слушать не хотел наших возражений, что мы недостойны!
А с благословением не поспоришь!
Только к полуночи мы добрались до своей гостиницы, а к причастию нужно еще столько вычитать! И как это делать? Толкаться боками между двух кроватей? Мы пошли на улицу, к маленькой часовенке за воротами монастыря. У Георгия был походный фонарь, который крепится на голове. Мы читали каноны, а вокруг местная мирская молодежь возвращалась со своих гулянок.
Так уже было, когда мы после Афона переправлялись на пароме на Корфу. И весь паром был полон исключительно подростками, которые отправлялись на остров, чтобы хорошо оторваться. На палубе пахло травкой, фляжки со спиртным «гуляли» по пассажирским рядам. Смех, объятия, сальные шутки, которые понятны на любом языке. Было так шумно, что хотелось уйти от всех. Но уйти было некуда. А нам все это полноводье жизни казалось настолько странным, насколько странными для всех пассажиров парома была ряса отца Фомы, наши походные одежды, рюкзаки и посохи. Мы выглядели почти как какие-нибудь средневековые странники со своим учителем. Тогда Георгий шепнул:
— Среди неформальной греческой молодежи мы самые неформальные.
Теперь это повторилось. Мы не были похожи ни на братию, ни на обычных паломников. И компании молодежи прекращали смех и замолкали, когда проходили мимо двух странных людей с фонариком на голове, которые вслух читали молитвы.
Наутро мы стояли в главном соборе обители. Тихая и проникновенная служба. Ничто не отвлекало. И вот она — очередь к Святой Чаше. Были мгновения и для слез на глазах, и для принятия твердых решений, для внутренних прощений и раскаяний. Самые пронзительные минуты нашего пребывания в обители.
После службы вернулись к мощам преподобного Александра. Приложились, перекрестились. Я говорю:
— Хочу здесь взять акафист и вернуться к преподобному, чтоб там его прочитать, раз никого нет посторонних.
Оказывается, Георгий тоже об этом думал, но покрутил акафист в руках — показалось много. А когда вдвоем — все кажется проще. Прочитали, опять плечо к плечу, — и снова с просьбами. Пока мы читали, к мощам подходили паломники, сокрушаясь о своих просчетах, и несли новые скорби и новые просьбы преподобному о маленьких чудесах в частных судьбах.
Вдруг к мощам приблизилось несколько десятков цыган! Ну, надо же! И здесь цыгане! Надеюсь, это не те, которых я тогда покинул на загульной яхте! Это было бы чересчур. Оказывается, у православных цыган преподобный Александр очень почитаем, и они иногда целым табором приезжают к нему, чтобы поклониться.
Уезжали мы в тот же день. Попросили в гостинице вызвать такси. Все трое знали, какой водитель за нами сейчас приедет. И даже не удивились и не стали комментировать, когда это оказалась ржавая «шестерка» с помятым боком. Но на вокзале нас ждало разочарование. Билетов не было. Назад вернуться было невозможно. Отец Фома и Георгий еще могли уехать автобусом, потому что до Петербурга от Лодейного поля довольно близко. А мне нужен был билет. И вдруг кассирша нашла:
— Есть один! Правда, это плацкарта, боковая, верхняя, у туалета. Возьмете?
— Ну, конечно! Какая разница. Не ночевать же здесь, на вокзале!
До отправления и поезда, и автобуса оставалось несколько часов. Мы прошли в зал ожидания. Там было много людей. В какой-то момент пришел паренек с рюкзаком и с собачкой на поводке. Он сел, собачка легла у него в ногах. И вдруг входит кавказская компания с местными девицами в подпитии. Они ушли в угол зала и вели себя там довольно шумно. Один из них с бутылкой пива в руках пошел по помещению, увидел собачку и пнул ее ногой. Когда он прошел несколько шагов, собачка рванулась и хватанула его за задницу, порвав брюки. Все эти люди, побросав девиц, тут же направились к пареньку — выяснять отношения. Вокруг паренька начался скандал. Чуть ли не драка. Батюшка переглянулся со мной и с Георгием по поводу того, что надо идти заступаться. Но нас опередили. С одной из скамеек громко закричал щупленький мужичок:
— Прекратите обижать наших людей!
Кавказцы тут же встрепенулись, грозно зыркнули в ту сторону, откуда услышали фразу, и по рядам, прямо по сиденьям, побежали к этому человеку. И в этот момент произошло удивительное: в зале ожидания со своих мест медленно поднялись все — дети, женщины, мужчины. Поднялись в полном молчании. Всем миром. В звенящей тишине кавказцы отступили обратно в свой угол. С затравленной растерянностью они оглядывались по сторонам на внезапно взбунтовавшийся русский народ. Пятиться им было некуда. А идти из зала они побоялись и залезли под скамейки в своем углу. Просидели под ногами вмиг протрезвевших и утихших девиц до прибытия поезда.
Георгий с батюшкой уезжали раньше меня. Я проводил их до автобуса. Когда мы целовались на прощанье, с земли резко взлетел белый, правда, не очень чистый, привокзальный голубь. Меня и Георгия задел своими крыльями. Можно сказать, похлопал по головам и умчался в небо. Вот тут, наконец-то, нас отпустило и мы рассмеялись. Автобус с моими спутниками ушел.
Я снова был один на перроне. Пошел такой мерзкий холодный дождик. Он хлестал меня прямо по лицу. А впереди была плацкарта, боковая, верхняя, у туалета. А я даже не помню, как залезать на вторые полки. Ну, ладно. Надеюсь, что хуже ничего быть не может.
Может! Это был вагон, в котором ехал военный духовой оркестр. Оркестр передвигался из Мурманска в какую-то подмосковную часть на торжественное мероприятие. Они выкупили все места, кроме моего. Из-за жары в поезде все разделись, пили спирт и при этом пытались репетировать.
Я залез на свою полку у туалета. Пьяные военные музыканты все время задевали ее, когда шли в туалет или в тамбур покурить. Я повернулся спиной к голым, хмельным, разгоряченным оркестрантам, их трубам, барабанам и тромбонам. Я смотрел в узкую щель вагонного окна и улыбался.
И хотя за окном шел дождь, а в вагоне творился настоящий бедлам, на душе у меня был праздник. И мне казалось, что в лицо мне светит радостное летнее солнце.