Для православных людей его имя стало известным после выхода на экраны картины «Чудо» Александра Прошкина (о “стоянии Зои”). Но любимый народом фильм по его сценарию – это «Монах и бес». Юрий Арабов – один из немногих деятелей российского кино, который открыто исповедует православие, получая за это брань с двух сторон. Вольтерьянцы из киноцеха кривят скулы от мракобесов, а людям, которые считают, что Христа надо защищать нападками на христиан, обвиняют его в недогматическом истолковании страниц Священного Писания.
Но, как известно, гонения – лучшее лекарство для души. Человек гонимый всегда в выигрыше – у него Бог рядом. Мы поговорили с Юрием Николаевичем о его картинах, о моде на духовность, о христианстве в русской культуре и многом другом.
О чуде
– Вы имели возможность как-то участвовать в съемках картины «Чудо»? Или вы увидели картину уже готовую? Ответило ли увиденное вашим чаяниям?
– Я, естественно, имею право участвовать в съемках, как сценарист, но не делаю этого с восьмидесятых годов, поскольку понимаю, что мешаю режиссерам воплотить свои идеи. Я прихожу на съемочную площадку, только если они меня просят.
Что касается увиденного, то меня крайне порадовали актерские работы, особенно, Марии Буровой. Я считаю, что она – открытие для нашего кино, и, хотя на экране эта девочка присутствует, наверное, всего 10 минут, она является психологическим и моральным центром всей двухчасовой картины. Естественно, что здесь еще и «виноват» Александр Прошкин – режиссер-постановщик картины «Чудо», имеющий особый дар работы с актером. С его стороны было поступком снять такую картину, которая, безусловно, имеет штучный характер и не слишком вписывается в контекст современного кино. Ни «пропаганда православия», ни «антиклерикальный гротеск», в которых нас обвиняют, не исчерпывает ее содержания и не формируют сюжет, если под последним понимать смысл рассказанной истории.
Меня просили критики объяснить, про что картина. Я отказался, так как не собираюсь делать за критиков их работу. Теперь я, правда, об этом немного жалею. Может быть, тогда я бы не выслушивал сейчас всякую дичь про то, что авторы фильма отказывают России в воскрешении.
– Я читала книгу «Православные чудеса», там описана история Зоиного стояния и даже есть ссылки на конкретного священника, сумевшего вынуть икону Николая Угодника из рук Зои. Эта икона сейчас хранится в одном из местных храмов. Вы не видели ее?
– Я читал практически все материалы, которые относятся к Зое, и могу вам сказать, что друг от друга они чрезвычайно разнятся. В одной книге могут быть ссылки на священника, в другой – рассказана совсем иная история. И все книги будут «абсолютно достоверны». Если говорить честно, то подробности того, что случилось зимой и весной 56-го года в Куйбышеве, неизвестны. Достоверно только то, что вопрос о «чуде» обсуждался на местном обкоме партии, поскольку до нас дошли куски стенограммы. Вот они и являются историческим документом. Все остальное – апокрифы. В этих апокрифах существуют три варианта окончания истории:
- Зоя ожила и тут же умерла.
- Зоя ожила и ушла в монастырь, приняв постриг.
- Зоя ожила и была отправлена в психбольницу, где до конца своих дней была под присмотром врачей и соответствующих органов.
– Почему вы избрали последний вариант?
– Потому что он наиболее достоверен, как мне кажется. Но повторяю – воспоминания современников остались взаимоисключающие, потому что в дом, где случилось чудо, никого не пускали. А документы, если они были, то, вероятнее всего, сгорели при пожаре в здании архива города в начале девяностых. Из того, что осталось я написал свою прозу, намеренно заменив имена и фамилии действующих лиц, а также и место действия, так как это все-таки, не историческое исследование.
Правда, недавно, помимо стенограммы обкома, у меня оказался еще один документ о том, что было тогда.
Мне написала женщина, которая стояла в оцеплении около дома. Оцепление это было необходимо для того, чтобы никто к дому не подходил. Даже трамвайные пути, как утверждает автор письма, были перенесены на сто метров, чтобы трамвай не проезжал близко к «чудесному месту.» Так вот, эта женщина в оцеплении познакомилась с военным, он сделал ей предложение, и увез позднее в Магадан. Где они счастливо прожили тридцать лет. Если бы я знал об письме до написания истории, то обязательно бы им воспользовался как еще одной фабулой в том клубке, который придумал.
О покаянии
– Ваш герой из романа «Чудо», архиерей, предлагал Хрущеву «подправленный нравственностью социализм», принятие режимом православия. Могло бы это спасти Россию от разрушения, как Вы считаете? И возможен ли нравственный социализм без покаяния за братоубийство? Не был ли обречен режим, построенный на крови?
– Точка зрения архиерея из моей книги – это точка зрения широкого пласта нашего духовенства. Сегодня государство воссоединяется с церковью, чтобы восстанавливать и строить сильную Россию. Однако, проблема состоит в том, что за последние сто лет был уничтожен генофонд нации.
Мы живем сегодня в какой-то неизвестной для самих себя стране. Потери настолько большие, что рассчитывать на то, что мы снова увидим Россию Достоевского, Толстого, Чехова, Россию Александра Второго, и Александра Третьего, не приходится. Правда, остается все то же «чудо», о котором мы говорим сегодня. Хорошо мечтать, что оно вдруг уничтожит перерыв исторического развития и скептики будут посрамлены. Только надежны ли такие мечтания?
Как-то раз, году, наверное, в 86-ом, я вместе с литературоведом Ливией Звонниковой встретил на Тверской Мераба Мамардашвили. Дело в том, что я учился у него в ВГИКе. Но потом Мераб из института ушел, и мы несколько лет не виделись. И когда я спросил его о перестройке, о Горбачеве, Яковлеве и других, то он ответил:
«Веселые ребята. Они не понимают, что все уже поздно…»
Страшные слова выдающегося человека. Но я считаю, что вопреки вероятности проигрыша, нужно сделать все, чтоб не проиграть. Я считаю, что церковь в любом случае должна участвовать в духовном формировании общества.
В школах необходимо преподавать историю религии. Большая часть часов должна быть отдана христианству и его восточной интерпретации – православию, но не стоит забывать и о других монотеистических религиях, которые исповедуют народы, населяющие территорию нынешней России.
Что же касается бюрократии, которая сегодня видит в церкви инструмент для упрочнения своей власти, я, конечно же, этим обеспокоен. И я бы не хотел жить в системе, где духовная власть благословляет всякого рода злоупотребления со стороны власти светской. Не хотел бы мириться с тем, что православие – первично. А христианство – вторично.
Православные, не знающие Нагорной проповеди, это уже гротеск. Или те из них, кто отрицает заповедь «не убий». А есть и такие. Надеюсь, что Патриарх видит эту проблему.
– Православные школы Москвы сегодня – это, в основном, закрытые частные учебные заведения, отбор в которые происходит «кланово», только для своих. Либо – за серьезные деньги. В принципе, быть православным в среде столичного бомонда стало модным. Есть модные духовники, и так далее… Христос выгонял их храма торговцев, а сегодня идет битва за возвращение зданий, но дела милосердия не оставляющая никаких сил. Или вы не видите этих искажений? Может быть, я ошибаюсь?
– В церкви есть социальная и мистическая сторона. Мистическая – та, которая досталось нам в наследство от прошлых поколений, верящих в то, что явление Христа было последним (с точки зрения истории) явлением Живого Бога перед людьми.
Что же касается социальной стороны церкви, то здесь много всего намешано… Есть необыкновенные подвиги и необыкновенные подвижники, например, Сергий Радонежский, заставивший историю как бы поменять свое русло и во многом сформировавший независимость Московского княжества от Орды. Но есть и то, о чем вы говорите. И эта сторона церкви как социального организма часто заслоняет в глазах интеллигенции ее творческую сторону. Это неправильно.
Весь Серебряный век русского искусства был построен на интерпретации православия и христианства. А рассказы Толстого, поэма о Великом инквизиторе Достоевского, «Иуда Искариот» и «Жизнь Василия Фивейского» Леонида Андреева? Да даже явления нового времени, например, «Мастер и Маргарита» Булгакова или последний роман Улицкой – все это, несмотря на полемику и перехлесты, –христоцентричные книги. Во многом, то же самое происходит и в мировом кино. Те критики, которые говорят о всеобщем атеизме современного общества и мирового кино, мягко говоря, не правы. С религиозно-духовной проблематикой работал Тарковский.
Проблема в том, что, выводя христианство за скобки культуры, мы как бы убиваем саму культуру. Во всяком случае, русскую как мировой феномен.
– Но ведь существует мода на духовность, разве не так?
– И она довольно пошлая, согласен. Действительно, в 80-е годы прошлого века интеллигенция повалила в церкви благодаря таким священникам, как Александр Мень, Александр Борисов и многим другим. Но сейчас начинает набирать силу другое – новый разрыв с церковью, когда все, что касается духовной проблематики, изгоняется вон. Гуманизм без религиозного сознания… а ведь это уже было у нас. Чем он принципиально отличается от гуманизма коммунистического?
Говорят, что так принято на Западе. Но это опять же ошибка или, сказать мягче, преувеличение. Достаточно проехать по южным штатам США, чтобы понять, насколько там до сих пор силен фундаментализм. Или, – католические Италия и Испания… Там есть понимание того, что если из этих стран вытащить религиозную составляющую, то они перестают существовать в культурном смысле, более того, становятся никому не интересными. Это прекрасно понимает, например, Ватикан, который сегодня бьется не столько за христианизацию всего мира, сколько за сохранение самой Италии в культурно-историческом смысле.
Мы с Кириллом Серебренниковым получили много щелчков за картину «Юрьев день». Нас обвиняли, в частности, в подыгрывании государству через религиозную тему. А многие интеллигенты у нас государства не любят, так как слишком часто в новейшей истории это государство было не матерью, а мачехой для своих граждан. Что ж, это тоже правда. Но хочу напомнить – церковь у нас никого не сажала и не расстреливала. И всем нам придется еще много работать и много терпеть, чтобы преодолеть тот извилистый болезненный путь, по которому шла Россия последние сто лет. Но, как говорится, Бог не выдаст, свинья не съест. Что-нибудь сделаем и что-нибудь у нас получится.
– Когда в человеке рождается вера, образ жизни, который он вел до того, становится для него мертвым. Я понимаю, что вы не духовник, но вы поэт, а поэтам открыто многое. Как вы посоветовали бы поступить в таком случае?
– Это действительно вопрос к духовнику, а не ко мне. Сам-то я считаю, что рвать с прошлой жизнью не нужно, так мы рискуем остаться ни с чем. Нужно не рвать, а приумножать. Считаю также, что вера – редкий дар. Такой же редкий, как талант. Абсолютно бессмысленно объяснять человеку неталантливому, что такое талант. Также бессмысленно объяснять человеку, в котором нет любви, что такое любовь.
Я лично не доверяю миссионерству в том плане, что некий святочный рассказ может породить духовный мир в человеке. Даже Фома поверил в Воскрешение Учителя только после того, как вложил в его раны персты. Это, кстати, одна из тем фильма «Чудо».
Сталкиваясь с чудом глаза в глаза, мы его не узнаем. Но тем не менее, внутри нас что-то меняется.
Журналист перестает писать дурацкие статьи и уходит из газеты, мамаша- атеистка просит свои иконы, которые она ранее отдала, обратно…. И даже коммунист Хрущев вдруг поражается красоте неба за иллюминатором самолета. Так что чудо – внутри нас.
Что же касается того, о чем вы спрашивали, то вера – это огонь, который или загорается , чаще всего, в детстве, или нет. Если он загорелся, то надо его сберечь. Надо контролировать всю свою жизнь, любой поступок и даже слово.
А если так, то светский гуманизм, с которого мы начали разговор, есть необходимый минимум для развития общества. Проблема здесь лишь в идеологизированности нашей интеллигенции. Большинство хотят этим минимумом и ограничиться. И начинают преследовать тех, кто говорит о чем-то большем. То есть, советская власть, ее архетип очень прочно засел в голове многих наших либералов. И я как убежденный либерал говорю, что подобный либерализм сильно надоел, и не только мне одному.
– Вы говорите об уроках истории религии в школе, которые вводят потихоньку, пока в четвертом классе, но с этого года с пятого по девятый будут вводить. Но что они дадут, если ребенок приходит домой и включает телевизор?
– На телевидении происходит надоевшая всем вялотекущая катастрофа. Несколько каналов можно вообще смело закрывать. Правда, у нас демократия на специфический российский лад. И она предполагает, видимо, показ прямого насилия, если оно приносит деньги производителям подобной продукции. Первый и второй канал при всех издержках, хотя бы доносят государственную точку зрения на события, происходящие в стране.
Государственная пропаганда – это озвучивание мнений президента и его администрации. С этим можно смириться при условии существования неподцензурного Интернета. Но с тем, например, что транслирует канал MTV, я лично смириться не могу.
Также, как с «желтизной» другого канала, который из вечера в вечер показывает молодых любовников престарелой певицы, или просто делает деньги на крови умерших вип-персон, того же несчастного Абдулова, долго рассказывая, как он безуспешно лечился от рака… Его тело еще не остыло, а он уже попал в свой ад. Это на интеллигентном языке называется скотством. А не на интеллигентном – другим словом, которое я могу произнести только шепотом.
– Вам не кажется страшным происходящее сегодня в Москве? Она становится откровенно рабовладельческим городом, где на крови и страданиях одних вызревает чудовищное благосостояние других? А вокруг – нищая Россия?
– Москва всегда была государством в государстве. Я помню электрички из провинции, делегирующие людей в столичные гастрономы, где, впрочем, поживиться было особенно нечем. В Москве действительно аккумулированы крупные материальные средства. И все едут работать сюда. И очень многие делают здесь карьеру, и довольны жизнью.
Кто покупают элитные квартиры в новых домах? Провинциалы из «нищей России». А я, например, столичный житель во втором поколении такую квартиру, при все своих регалиях, купить не могу.
Но если говорить о настоящих трагедиях Москвы, я поставил бы на первое место не проблему социального неравенства, а экологическую. Я почти уверен, что Москва стала зоной экологического бедствия, просто от нас эту информацию скрывают.
Массовое вырубание деревьев и полная неготовность города принять такое количество автотранспорта привели к экологическому коллапсу. Воздуха в Москве все меньше и меньше. Мое состояние, когда я приезжаю из Владимирской области в свой родной город, сродни состоянию человека на высокогорной вершине.
Кстати, у Ивана Тургенева есть маленький рассказ о конце света. По Тургеневу, он наступит тогда, когда исчезнет кислород. Мне кажется, что в этом смысле столица близка к концу света. Жить в ней становится физически невозможно. Я помню мое детство на окраине Москвы. Мы трясли березы, и с них падали майские жуки. Клумбы были в цветах и клевере, в которых возились пчелы . Где вы сегодня в Москве увидите майского жука или пчелу? Я за долгое время впервые увидел майского жука лишь в этом году в своей деревне, чему был рад несказанно, хотя знаю, что он – вредитель посевов. Впрочем, и посевов, за исключением личных огородов, кругом нет.
О личном
– Ваш первый с Сокуровым фильм пролежал на полке много лет, пленку велели смыть. Потом была перестройка, Каннская ветвь, теперь вы государственный человек, заведуете кафедрой драматургии во ВГИКе. Что вам это дает и что изменилось внутри вас?
– Учить детей – занятие отрадное. Я их очень люблю. От них набираюсь оптимизма, которого у меня никогда не было, энергии. Но по сути я живу абсолютно также, как жил тридцать лет назад. Только теперь у меня больше возможностей для реализации. В те далекие времена я точно знал, что «Чудо» и «Юрьев день», напиши я их тогда, не были бы поставлены. А сейчас они поставлены, о них спорят, поливают грязью и это – большой плюс.
– А все эти ужасы быта? Они вас пугают?
– Я – человек без быта. Мне все равно, какая у меня квартира и какая машина. Могу обходиться и без них. Просто я – литератор, работающий, в частности, для кино и получающий за это деньги. Если бы я работал сценаристом, например, в Африке, то все равно у меня бы водились кое-какие средства, потому что во всем мире – это хорошо оплачиваемая профессия.
Однако я трачу деньги бессистемно, занимаюсь приватной благотворительностью, и у меня не остается денег, чтобы купить себе, например, комфортную квартиру в Москве. У меня нет средств на квалифицированное дорогое лечение. Но я знаю, что так живет абсолютное большинство людей в нашей стране, и я, выбрасывая средства на ветер, чувствую себя частицей народа.…
– Вы говорили, что когда вы с мамой получили двадцатиметровую комнату, она казалась вам раем… Смогли бы вы сегодня довольствоваться двадцатиметровой комнатой, или слава меняет представления о комфорте?
– А я и сейчас довольствуюсь почти теми же метрами с небольшой добавкой. Что касается славы, то это – всего лишь охранная грамота, чтобы представитель какой-нибудь новой Орды не затоптал бы тебя копытами своей лошади. У меня к славе, как кажется, есть некоторый иммунитет. Я вышел из московской артистической богемы и до сих не порываю с ней связей. И если меня, в силу каких-то обстоятельств, лишат возможностей заниматься кино, то я займусь литературой и более усиленно, чем сейчас. Я, в конце концов, могу делать любую литературную работу вплоть до переводов. Так что свои деньги я всегда заработаю.
– Творческая среда в кино семидесятых, когда вы начинали, и сегодня – это разные вещи?
– Нет. Абсолютно одинаковые. Эта среда всегда разъедалась гордыней, спесью, наветами и подсиживанием друг друга.
– Есть люди в этой среде, которые относятся к вам с любовью?
– Я могу говорить только за себя и то в некоторой общественной проекции, не касаясь более интимного круга. Мне очень близок Сокуров, это – часть моей жизни, некий дополнительный орган для существования на этом свете. Люблю Кирилла Серебренникова и Сашу Прошкина. К остальным коллегам пытаюсь относиться с уважением. У меня есть близкие люди и среди литераторов, в основном, поэтов. Правда, многие из них уже умерли – Алеша Парщиков, Нина Искренко. Но остаются Ваня Жданов, Александр Еременко, Марк Шатуновский. У меня близкие и абсолютно доверительные отношения с литературоведом Ливией Звонниковой, которая для нас с Сокуровым сделала очень много, когда мы учились во ВГИке.
– Ваш роман «Чудо» заканчивается словами «Любовь, отданная нами миру, равна любви, которую мы получим от мира в будущем». Это ваше собственное открытие?
– На самом деле, это искаженная цитата из Леннона и Маккартни. Я ведь вышел из постмодернизма и люблю намешивать в текст всякую всячину. То же самое я стараюсь делать с жанром. Точнее, я не делаю жанров, я делаю миксы из них. Это относится и к «Чуду», и к «Юрьеву дню», вообще ко всему, что написано за последние 1О-15 лет… У Beatles же есть такая композиция «The End». Оттуда взяты эти строчки, только мною подправлены. И я абсолютно солидарен с этой мыслью.
