“Все, что вы видите во мне, не мое, а ваше. Мое, это то, что я вижу в вас”, – Эрих Мария Ремарк
“Как воду жизни, пей поругание от каждого человека, – Иоанн Лествичник
Продолжение. Часть I читайте на ЕлицыМедиа
Увидите рядом с собой такую Зину с корзиной обличений – не судите строго.
О причастности к церкви
– Я себя прямо канатами в церкви держу. Вижу все эти джипы и охрану патриарха. Глаза закрываю и говорю себе: «Не вижу, не слышу и знать не хочу.»
– Страусиная какая-то у вас позиция.
– Я итак всех осуждаю и злюсь, а без церкви и вовсе с ума сойду. На службы хожу, все же успокаиваюсь. На какое-то время. Батюшка говорил: «Жизнь – борьба». Вот я и борюсь, как могу.
Про национальный вопрос
Настроение пофилософствовать очень часто посещает Зину, но приобретает при этом иногда странные формы.
Слушает радио на совершенно нейтральную тему о загрязнении воздуха в Тбилиси из-за растущего количества автомобилей. И все, готово дело:
– Эти грузины – бездельники, аферисты и предатели родины! Самые противные люди в мире! Они…
И следует перечень преступлений с историческими подробностями.
Потом она перескакивает на северного соседа и с той же интонацией начинает честить русских.
– А эти русские ваньки не лучше. О чем думают, я не знаю. Прямо зла не хватает. Смотрю, что у них творится и места себе не нахожу. Демография на нуле, падение нравов, а китайцы не дремлют. Такие просторы, богатства и что?! А все потому что мозгов нет!
– Можно подумать, вы француженка, что так их всех ругаете.
– А ты вообще молчи. Я не твоя одноклеточная ученица, в твоих комментариях не нуждаюсь! У меня душа горит от всего этого. Я бы первым делом запретила смешанные браки! Вот где зло! Вот где корень проблем!
Простить не могу моим родителям их недальновидность. Мой отец должен был жениться на такой же кекелке какой и он сам, а мать должна была найти себе какого-нибудь Ваню или Васю. А то что они со мной сделали? Для русских я грузинка, для грузин я русская. Стоит мне правду сказать, все обижаются. А я потом на нервах успокоительное пью и не помогает, зараза!
Про соседку и дрова
Лет 17 назад меня обуревала жажда деятельности во славу Божью. Сперва я попробовала себя в чистке подсвечников во время службы. Потом решила, что этого мало для царства небесного. Долго выбирала жертву для моих подвигов и в итоге остановилась на о. Филарете.
Решила ему дрова для печки носить. Настоящие дрова продавали в то время на Варкетили по нескольку лар за мешок или что-то в этом роде. Лишних лар не было и я решила обойтись подручными средствами – собирать хворост в пакетик и везти на другой конец города – в Самгори. Съездила разок, вручила и довольная собой поехала назад. Через пару дней опять потянуло на подвиги.
Набрала я снова порцию веточек и иду к остановке. Навстречу соседка с со своей колченогой собачонкой Пацико, которая была известной на весь район своей мастерской ловлей крыс.
– Чего несешь? – и сверлит взглядом мой пакет.
Пришлось показать. Хотя нарушался принцип тайноделания.
– Кому это? – продолжается допрос.
– Да так, … попросили….
– Кто попросил? – не отстает потенциальный чекист. – Кому нужно это дерьмо?
Я запуталась в показаниях и пришлось сказать про о. Филарета.
– Ты больная, да? – тут же разразилась буря. – Это ж сгорит за пять минут. Если нести, то качественное, а не вот это! – и скривила выразительную гримасу. Потом задала вопрос по существу:
– Ну-ка, давай, говори, где живет батюшка?
– На Самгори выйти, мимо еврейского кладбища, потом налево, потом вниз и в третий дом от начала улицы постучать три раза. Над воротами королек растет.
– Издеваешься? А улица как называется?
– Не помню.
Она театрально возвела глаза к небу.
– И она еще берется учить детей?!
Потом тут же сделала рокировку.
– Так, я отведу Пацико и поеду с тобой к батюшке! Немедленно. У меня как раз есть хорошие дрова.
В итоге мы оказались в тот день у батюшки. У искомой калитки соседка взяла на себя роль первой скрипки и клятвенно заверила, что «за дрова теперь отвечает лично она» и не допустит в этом святом деле никакой самодеятельности типа жалких прутиков. Батюшка, само собой, радостно благословил.
Через день в 7 утра я из окна стала свидетелем спора между соседкой и нашим дворником Рамазом. Причина – кем-то выброшенный деревянный стул без ножки.
– Отпусти, негодяй, я первая увидела!
Курд захлебывался от ярости и выкрикивал что-то непечатное
– Не дам! Участок моя и стул моя!
Стул трещал всеми целлюлозными клетками.
«Для батюшки старается», – поняла я, «ведь костьми ляжет за стул».
С Рамазом соседка находилась в состоянии перманентной войны. То он гонял ее кошек, которых она кормила по утрам, то она жестом сеятеля разбрасывала мокрый хлеб для голубей на уже выметенной территории. Как-то Рамаз погнался за ней с метлой, хорошо хоть не побил «эс гижи» (эта сумасшедшая), как он ее окрестил.
В итоге победила мужская сила. На соседку было жалко смотреть, она чуть не плакала.
Но Господь утешил ее по-своему. Выглядываю днем, смотрю тащит она откуда-то старый паркет и сияет, как майское солнце. Милостиво помахала мне рукой и крикнула.
– Целую гору на Палиашвили кто-то выбросил. Уже третий рейс делаю!
Лицо ее, обычно с гневными складками, светилось и излучало радость.
Как мало надо человеку. В однообразной жизни соседки появился новый лучезарный смысл – «Дрова для батюшки!». Все отходы досок и мебели в округе она аккуратно складировала и два раза в неделю в больших сумках отвозила по адресу. Батюшка даже ей выдал ключи от калитки, чтоб заходить туда, когда он будет на службе. Меня она к поездкам ревностно не подпускала:
– Какой от тебя может быть толк. Это мое!
Длилась эта священная миссия несколько лет. Потом батюшкины чада провели ему газ. А соседке оставалось одно, не героическое – иногда носить ему домашние блинчики. Но это было скучно и неинтересно.
Все-таки, как ни крути, у каждого человека должна быть своя великая миссия. Иначе для чего тогда жить?
Про войну с келейником
Говорят, каждое доброе дело наказуемо и без искушений не делается. В случае с Зиной и дровами вышло именно так.
Носит, значит, она эти тяжеленные сумки с дровами к батюшке в хибарку и по ходу дела начинает приглядываться к мизансцене и окружающим персонажам.
Как-то вернулась злая, и рассказывает:
– …Пришла я к о. Филарету, а он отдыхал после церкви. Стучу сперва, как положено, три раза. Ноль реакции. Достала ключи, открываю. Чувствую, изнутри кто-то держит, не пускает.
Глянула в щелку в заборе, кто это там на моих нервах играет. А это придурок батюшкин, Васико, келейник, ты ж представляешь. И где только такого недоделанного выкопали.
Кричу ему:
– Васико, открой, это я, Зина. Дрова принесла.
Он приоткрыл чуть-чуть, нос свой килограммовый высунул и снова попытался закрыть. А я ногу вставила. А он давит что есть силы. Садист 20-летний.
Я кричу:
– Ногу пусти, идиот! Войду, эти дрова об твою тупую голову сломаю.
Тут на шум батюшка изнутри отозвался. А этот, Васико, писклявым голосом докладывает:
– Батюшка, тут еврейка эта с дровами лезет, а я не пускаю. Как вы благословили!
И с чего он взял что я еврейка, спрашивается?
Хорошо, вышел батюшка и меня внутрь завел. Нога болит дико, ходить не могу.
– Что ж ты наделал, Василий, – говорит батюшка. – Разве так можно?
А этот без понятия:
– Вы ж благословили не беспокоить, а она лезет. Еще побить меня хотела. Дровами!!!
О. Филарет меня по голове, как ребенка, гладит, успокаивает. А на ухо шепчет.
– Не обижайся на него. Он болящий. Со мной тоже всякое вытворяет. А я смиряюсь. Кого Бог мне послал, того и надо терпеть. Все от Него.
Вот нервы как потрепали. А я не батюшка, я терпеть не буду. Я ему все высказала:
– Васико, если ты еще раз что-то такое сделаешь, клянусь, последние волосы твои вырву с корнем. У меня сил хватит.
Келейник, видимо, затаил обиду за свой волосяной покров и продолжал, по выражению Зины, «гадить по прежнему». Но более технично.
Каждый поход к батюшке в хибарку оборачивался для Зины нервотрепкой. Вечером после похода следовал подробный отчет об искушениях.
– Это что ж такое там творится! – восклицала Зина. – Васико этот придурошный только зря там штаны протирает. Бабки о. Филарету нанесут кучу еды – на армию хватит. Он это все съесть не может, и стоят эти банки с вареньями, мацони и голубцами протухают. Мух море. Ясно, что там нужна твердая женская рука. Как моя, например.
Стала я выбрасывать прокисшее, а тут Васико как заверещит.
– Батюшка-а-а, скорей сюда, она без благословения вон ту банку в мусор выкинула!!! Я все видел!!!
Батюшка аж подпрыгнул с перепугу. Он еще слышит плохо.:
– А, чего? Кто видел? Какую манку?
Васико орет ему в ухо:
– Воровка она, еврейка и есть, банку украсть хотела.
Я объясняю что к чему. О. Филарет только рукой машет:
– Не трогай тут ничего, пусть стоит, он мне потом, как ты уходишь, житья не дает, бежит банки пересчитывать. Суета такая. А у меня сил нет.
Вобщем, не дал мне уборку сделать. Только подмела, а Васико за мной ходит хвостом и на совок смотрит, вдруг я что-то ценное выброшу.
В итоге ушла я с поднявшимся давлением. Вот сижу, в себя прихожу. Нет, я тебе скажу, таким смиренным, как батюшка, быть нельзя! Во, погляди на этого о. Антония. Знает, что в жизни хочет. И келейник его за ним, как собачонка, ходит, и везде у него порядок. А батюшка наш простой и беззлобный, вот ему и пихают всякий хлам, типа Васико. Ох, будь моя воля, навела б я там порядок!
Так, бурля и ругаясь с келейником, Зина ходила к батюшке без мало десять лет.
На изломе
Когда в январе этого года о. Филарет отошел в вечность, Зину прорвало:
– …Как же мне теперь жить, Господи?! Зачем ты забрал его? Меня ведь только он понимал! … Больше никто…. По голове меня гладил и успокаивал. Уходила от него, как на крыльях … А мне больше ничего не надо было. Только посмотреть на него. И идти дальше…. Все думают, что я злая. А я не такая, я просто мысли свои не умею скрывать и улыбаться, когда хочется по морде дать. Скажу как думаю, пар выпущу, а потом не помню на что и злилась. А батюшка мое сердце видел и знал, какая я внутри. Он любил меня. … Поддержку давал. Так и говорил: «Ты, Зина, простая очень, и ляпаешь, все, что на ум придет. А люди любят, чтоб их по шерстке гладили». Как же мне теперь жить. Ни детей, ни внуков, а родственникам я не верю… Только ему, моему дорогому батюшке и верила. …
Зина плакала и не могла успокоиться и был в ней испуг ребенка, которой остался совсем один в незнакомой местности и не знает куда идти.
– Как же я доживать то буду? Надломилась я совсем…
Попыталась я утешить ее, вот, мол, вокруг сколько хороших людей. Но была отвергнута:
– Э. Не сравнивай несравнимое. Такого, как наш батюшка, уже не будет. Эпоха ушла. На таких, как ваше поколение, надеяться нельзя.
К чему это я все пишу? Увидите рядом с собой такую Зину с корзиной обличений – не судите строго.
