В миссионерский храм шумно вошло большое самоедское семейство, состоящее из нескольких мужчин, женщин и детей. Шедший впереди низкорослый самоед, по всей вероятности глава семьи, громким носовым и сиплым голосом сказал: «Нум Никола тара, Никола тара!»
Источник: «Православный благовестник», 1903 -1911 гг
Указав на большой образ святителя, чтобы своим присутствием не стеснить пришедших помолиться, я пошел в алтарь, как вдруг позади меня раздалось громкое самоедское «торово», дружно подхваченное другими мужскими и женскими голосами. Я невольно повернулся в сторону самоедов (так называют коренных жителей – ненцев на Ямале, Крайнем Севере) и увидел их стоящими перед образом святителя Николая и приветствующими его.
Удивленный необычностью формы обращения к святителю, перед иконою которого они предстояли, я стал за ними наблюдать. Самоеды, сосредоточенно смотревшие на суровый, но милостивый лик угодника Божия, казалось, никого кроме него не видели. Но вот глава семьи начал в глубоком молчании делать поясные поклоны, его примеру последовали прочие. Поклонившись несколько раз, старший, а за ним и другие снова устремили свои взоры на образ.
Как ни всматривался я в самоедов, не мог уловить в выражениях их лиц ни благоговения, ни страха, ни благодарности, ни мольбы. Они были так непроницаемы, как сама тундра в суровую, северную зиму.
Длившееся несколько минут глубокое молчание, наконец, прервалось. Опять заговорил старший. Он громко стал благодарить святителя за оказанные им его семье благодеяния в сохранении оленьих стад и в хорошем промысле зверя и, как доказательство последнего, около иконы упала брошенная им красная лисица. Сделав затем несколько поясных поклонов, он продолжал внятным голосом благодарить святителя за выгодную продажу в Обдорске избытка добычи и на стоящем вблизи образа подсвечнике звякнул положенный им серебряный рубль. Опять возобновившийся ряд поясных поклонов закончился одним общим земным.
Наступило снова непродолжительное молчание, во время которого все молившиеся обратили свои застывшие лица на икону, пока сиплый голос главы не стал выдавать те чувства, кои привели этих дикарей в храм. Теперь у святителя испрашивалось покровительство на предстоящий год кочевья в тундре, где столь естественны всякого рода опасности и несчастья. Незамысловатые прошения милости окончились легким шумом от упавшей перед образом шкурки крестоватика и звоном другого, положенного на тот же подсвечник, рубля. Самоеды опять начали низко кланяться, опять пали ниц перед святителем; поднявшись, сделали по языческому обычаю слева направо полный оборот перед иконой и, дружно прокричав хором «локомбой», пошли из храма с таким бесцветным выражением лиц, какое сопутствовало им во все время их молитвы.
Незамеченный самоедами, я не стал окликать их, когда они уходили, и, умиленный трогательным проявлением такой глубокой веры этими по наружности тупыми и лишенными всякого чувства дикарями, начал думать о них.
Для меня ясно было, что только что вышедшие из церкви самоеды – язычники, потому что они не пытались изображать на себе крестное знамение, как делают это их крещеные соотчичи, не спрашивали восковых свечей, не просили шейных крестов и не пытались заговорить со мною, если не считать вынужденного опроса, где находится икона святителя Николая.
Для меня также было понятно, что они разочарованы уже в силе языческих духов и в могуществе вершителей судеб человеческих – шаманов, ибо в противном случае их недавняя мольба к святителю Николаю имела бы более грубый характер языческого откупа от злого духа, не знающего милости и сострадания и творящего добро в соответствии с формой сделки.
И тем не менее я знал, что эти самоеды еще слишком далеки от расположения принять христианство. Я знал, что всяческие убеждения их склониться пред игом Христовым будут и тщетны, и бесплодны. Я знал даже, какими словами ответили бы они мне на мое предложение креститься.«
Время не пришло, Бог сам знает, когда мы должны стать крещеными. Он и укажет время. Из нас никто еще не болел, мы не погибали в тундре, олени наши целы, промысел хороший. Бог терпит нас и не требует большего. Будет время – сами придем, чтобы окрестил нас. Теперь же не надо». – Так, по крайней мере, всегда отвечают язычники-самоеды, и мне никогда не приходилось слышать от них другого ответа.
Невольно облокотившись на стоявший подле меня аналой, и попытался разгадать тайну этого отношения к христианской вере, общую всех наших самоедов. И сколько я ни думал, как ни старался сделать хотя бы приблизительный вывод из многочисленных своих разговоров на этот предмет с самоедами и русскими людьми, эта тайна оставалась для меня столь же непроницаемой, какими мне казались лица самоедов, недавно молившихся перед образом святителя Николая.
Мне стало грустно, я, отошедши от аналоя, взглянул на темный лик святителя Николая, причудливо освещенный огнем теплившейся перед образом большой лампады с камнями. С молитвою, взглянув на образ, я подошел к нему. И перед образом в моей памяти начали восстанавливаться многочисленные рассказы самоедов о частой помощи святителя в минуты их жизненных невзгод, опасностей и несчастий.
«Вот, вот, – думалось мне, – почему идут самоеды-язычники в православный храм, ищут образ святителя Николая, молятся ему… Это – исстрадавшиеся, измученные люди, ищущие утешения и помощи. Здесь, в храме, они нужное находят. Споспешествующая благодать Божия уже коснулась их сердец. Они не далеки от христианства, как я думал раньше, а близки к нему. И моя, как пастыря Церкви, обязанность воспламенять уже начавшую теплиться в сердцах язычников, как этот огонь в лампадке перед образом святителя Николая, любовь к христианству. Почему же я бессилен? Почему стоящие на пороге перехода в христианство самоеды не хотят со мною говорить о нем?»
И я вспомнил недавние благодарения и мольбы самоедов к святителю Николаю, припомнил бросившуюся мне в глаза непроницаемость взгляда их, молившихся здесь. Да, всматриваясь в самоедов, я не мог понять их чувств, потому что я слишком мало знаю их. А самоеды, ведь они еще меньше меня знают. Как могу я влиять на них, не будучи знаком духовною их жизнью, с их радостями и горем. Как могут обращаться ко мне эти дикари за помощью и советом, когда бескорыстных отношений к ним русских они не знают.
Значит, мое незнакомство с жизнью самоедов и их незнание меня парализуют возможность моего влияния на них. Самоеды, близкие ко мне по духу через свое расположение к христианству, в действительности отделены от меня такой глубокой пропастью чрез мое незнание их жизни и душевных запросов, как необъятно само пространство между Обдорском и заповедными кочевьями их на полуостровах Ямальском и Тазовском.
Я бессилен в своем воздействии на самоедов, доколе не ознакомлюсь с их жизнью не по книгам, а на деле, пока не приспособлюсь к их жизни и не научусь мыслить по-ихнему. Без этого я для самоедов ничто, и без любви к ним этого не достичь. Я вспомнил слова св. апостола Павла, сказавшего про себя: «Всем бых вся, да всяко некия спасу». Вспомнил и завет его, что подражатели мне бывайте. А он, апостол языков, с иудеем был как иудей, и с эллином как эллин. Тайна моего неуспеха нравственного влияния на самоедов от крылась:
условия и формы внешней жизни разобщают ту нашу внутреннюю, духовную связь, которая могла бы создаться, если бы я мог жить той жизнью, которой живут самоеды, если бы я полюбил эту жизнь, ради любви к Богу, ради любви к самоедам как к людям, стремящимся к Истине и Светy, но не могущим выбраться из круговорота своих языческих суеверий без нравственной поддержки.
Я смотрел на икону святителя Николая и, находясь на том самом месте, где стояли час назад молившиеся ему о помощи самоеды, просил у него и себе таковой в трудном миссионерском деле.
Источник: «Православный благовестник», 1903 -1911 гг
