Новогодние праздники – время повышенной смертности. Врачей нет с 1 по 9 января, у них каникулы. Есть только дежурный врач, как правило, один на пару отделений. Он делает назначение вновь прибывшему, и дальше тот попадает в руки судьбы. Повезет – доживет до девятого. При таком раскладе в эти дни в больницу ложатся люди, которым действительно плохо.
Я попала в больницу 1 января с обструктивным бронхитом. Который, в принципе, можно было бы лечить и дома, если бы не бронхоспазм. Дышать при нем получалось не очень. Дежурный врач назначил мне гормональные капельницы, которые должны были раздвинуть бронхи, и капельницы с антибиотиками, которые должны были вылечить обструкцию. Все это дома в Новый год было бы делать проблематично, поэтому в новогодние каникулы я попала в терапию столичной больницы.
Люся
Сначала в палате я была одна. Потом привезли Люсю. К вечеру, когда мы обе пришли в себя и познакомились.
Накануне Нового года Люся попала в кому. В ней она пробыла дней пять, и все это время была в реанимации. Ее родственники туда звонили, им говорили: «Чего вы ждете еще, когда ей 83 года?», но они звонили все равно. Потом Люся вышла из комы и ее привезли в палату. Выглядела Люся как герцогиня. У нее была абсолютно прямая спина, красивое седое каре и 38 килограммов живого весу. По причине сломанной шейки бедра Люся ездила на коляске. Но и в коляске она смотрелась, как на троне. В Люсе была порода. Но главное, что поразило меня в ней – ее жизнелюбие. Она не просто никогда не жаловалась, она принимала все испытания, которые на нее свалились в этот Новый год, с такой безропотностью и такой благодарностью Богу за все, что я не удивилась, что Бог вернул ее обратно – «по вере вашей».
– Он даже ворона заставил Илию кормить из клюва, – говорила мне Люся про Бога. – А ворон никогда ни с кем едой делиться не станет. Но Бог велел, и ворону пришлось.
Люсина любовь к Богу была любовью девочки к отцу – в ней было безгранично доверие.
– Он меня вернул, потому что у него на меня еще есть планы здесь, – так объясняла она свое воскрешение.
По утрам Люся просыпалась, приводила себя в порядок и записывала в маленькую тетрадку, которую принесла ей потрясенная ее воскрешением сестра, свои мысли. Потом Люся садилась в свою колясочку, и мы с ней совершали моцион по коридору – чтобы проветривалась палата. Потом мы пили по чашечке кофе ( которое тоже принесла ей сестра) . Потом я дышала через маску и ингалятор лекарством, которое должно было раздвинуть мои бронхи, а Люся любовалась цветком. Цветок ей принесла племянница. А после мы разговаривали.
– Люся, что ты видела, пока была в коме? – спросила я ее.
Она охотно рассказала.
– Еду я на своей колясочке по городу. Вокруг люди, все с елками спешат, с покупками, собираются справлять Новый год. И вдруг какая-то машина прижимает мою колясочку к стене дома, тормозит, отрываются двери, и выходят оттуда злые люди.
И хотят меня забрать с собой.
– Не надо, – говорю им я. – Лучше возьмите тысячу рублей. А то потом пойдете за меня в тюрьму. А так у вас тысяча рублей будет.
Протягиваю им деньги, уговариваю их, а они ни в какую – не берут деньги, тянут меня в машину свою.
И тут вдруг рядом останавливается вторая машина, и из нее выходит добрая семья. И начинает этим злым людям рассказывать, какая я хорошая. Вспомнили какие-то мои добрые дела, которые я и забыла давно. Защищают меня. Смотрю – а злые люди исчезли. Словно в воздухе растворились.
И так мне стало хорошо, легко. И я смотрю – лежу я голая в комнате. И не понятно – то ли ночь на дворе, то ли день. И медсестра заходит…
Вот так Люся рассказала мне о мытарствах. Хотя слова этого она не знала.
И я поняла, что все это есть на самом деле. Я и раньше читала об этом.
Но читать об этом в книжках , пусть даже рассказы тех, кто, как и Люся, сходил туда и вернулся – это одно. А когда это рассказывает тебе Люся, с которой по утрам ты пьешь кофе, это другое. Совершенно другое.
Это из литературы превращается в факт. И не оставляет никаких отступлений. Мы можем как угодно устроить себе жизнь здесь. Но рано или поздно всем нам предстоит такая встреча.
Таня
Таня умирала от рака. Танин муж пригласил священника, тот пришел в Рождество и причастил Таню. И поделился Святыми дарами со мной, причастив и меня. Он пришел вечером, и было видно, что он очень устал. Но он внимательно выслушал мою исповедь и долго со мной говорил. После причастия мне стало лучше, и я начала выздоравливать.
После его ухода Таня стала кричать от боли. Слушать это было невозможно, помочь тоже нельзя. Я все-таки пошла в комнату медсестер и попросила что-то сделать. Они выкатили танину кровать в коридор, и она кричала в коридоре.
Так я ее впервые увидела – она лежала не в моей палате. Таня сидела на кровати, смотрела сквозь нас и кричала. Все тише, тише. Утром уже почти шепотом. Это было невыносимо тяжело. Зачем они оставили ее в коридоре, на общее обозрение? Им, видимо, давно было все равно. Пришел дежурный врач Магомед.
– Женщина , вам больно? – спросил он Таню равнодушно.
Таня не реагировала уже, ничего не отвечала. Хрипела только.
– Если вам не больно, то чего вы кричите? – сказал Магомед и ушел.
И Таня лежала в коридоре всю ночь. И мимо нее ходили люди в туалет. И было очень стыдно за нас всех.
А утром пришел ее муж. Он стоял рядом с ней и ничего не мог сделать.
– Заберите ее отсюда ради Бога, – шепотом попросила я его. – Ей тут не помогут. Нехорошо ей тут лежать на виду у всех.
– Я знаю, – сказал он. И пошел искать дежурного врача Магомеда. Перевести Таню в паллиатив.
Там она умерла в тот же вечер.
Пока она умирала, я поняла, что смерть – это одинокое дело. Никто не поможет. Никто не разделит боли. Этот последний путь нужно будет пройти одной.
На следующий день, 8 января, пришел священник и женщина из воскресной школы. Они всем раздали подарки к Рождеству – шоколад и открытки. Но я знала, что главный подарок к Рождеству мне сделали тот священник , что причащал Таню, и сама Таня. Поделившись со мной Христовым телом… на пороге.
Царство Небесное тебе, Таня. Я немного еще поживу за нас двоих.
Время Ромы
9 января появился лучезарный заведующий отделением. Он пришел в палату и внимательно выслушал всех своих больных. Всех обнадежил. Каждую поддержал. Пообещал онкобольной Свете вылечить ее пневмонию, а потом уже заняться всем остальным. Света впервые за 9 дней улыбнулась.
Все медсестры впервые за 9 дней забегали. Закипела жизнь. В палату ворвались две красавицы-таджички и отмыли ее так, словно она невеста перед первой ночью. Мне сделали физиотерапию и даже массаж. В пять вечера врачи разбежались по домам, и все вернулось на круги своя.
Все усилия по нашему выздоровлению, которые прилагал оптимистичный заведующий, сводил на нет медбрат Рома. Ночь было его время. Он открывал настежь окна в коридоре и платных пустых палатах, и коридор наполнялся зловещим холодом. Туалет в отделении был один на все палаты. Я вышла ночью и видела, как по ледяному коридору босыми ногами шла, цепляясь за ходунки, одинокая старческая согбенная фигура. Ветер надувал на ее скрюченной спине ночную рубашку, а ноги не слушались. Сколько времени ей понадобится, чтобы дойти этот путь по ледяному полу вымерзшего коридора до палаты? Что у нее? Пневмония? Бронхит? Или просто ее время вышло?
…Ночью нас разбудил заливистый многоголосый смех. Рома и сестры прямо напротив нас устроили веселье. Они даже не сбавляли голосов – зачем? Как могли защитить свое право на сон умирающие от пневмонии старухи, беспомощно прячущиеся от ледяного сквозняка по палатам?
Рома не злой и не садист. Ему просто все равно. Он привык к людским страданиям. И он на своем месте.
Потому что там, на пороге, начинается его время. Нам всем предстоит его пережить. Время, когда вокруг тебя останутся лишь те, кому все равно. Твоей собеседницей и спутницей станет одна только боль.
И это время придется прожить в одиночку.
Веста Боровикова
