Источник: Православие.фм
Интервью с Гором Чахалом – православным христианином и одним из немногих пока художников, представляющих христианство в современном искусстве. О русском авангарде, христианском и антихристианском лобби в искусстве, богословской тематике его работ и, конечно, о нём самом, его семье и пути в Церковь.
— Гор Размикович, святитель Лука (Войно-Ясенецкий) писал, что, имея в юности талант и мечту стать художником, всё же избрал для себя стезю врача, так как имел внутреннюю убеждённость, что должен помогать людям… А вот вы стали именно художником. Что вас к этому побудило?
— Господь наказал. Сейчас, оглядываясь на прожитые годы, я корю себя за этот, без шуток, самоубийственный выбор.
Я вырос в многодетной семье. Пятеро детей. Что для московской интеллигентской семьи было достаточно необычно. Родители постарались нам, своим детям, дать максимально широкое образование. С детства я занимался рисунком в архитектурной студии при НИИ, в котором работала мама, спортом — гимнастикой и вольной борьбой, закончил музыкальную школу по классу фортепиано, учился в одной из лучших специализированных физико-математических школ Москвы. В общем, был довольно разносторонне развит.
После окончания школы у меня был выбор между архитектурным институтом и кибернетикой. Дело решил случай. Каким-то образом я не нашел подготовительные курсы МАРХИ, перепутал адрес. И решил, что это судьба. Поэтому на следующий день подал документы в МИФИ. О чем ничуть не жалею.
— Неужели «прикладная математика», которую вы осваивали, как-то может пригодиться художнику?
— Да, я считаю, что математическое образование отлично структурирует мозги и позволяет заниматься практически любой деятельностью системно.
В институте уже я познакомился с неформальной культурной средой. В МИФИ тогда издавались подпольные литературные журналы, в студенческом городке устраивались выставки, спектакли и рок-концерты, было интересно. Я увлекся авангардной поэзией и ко времени окончания института, хотя и был ленинским стипендиатом, наукой заниматься уже расхотел.
У меня возникли серьезные опасения в возможности людей контролировать развитие искусственного интеллекта — область моей специализации. И хотя я по инерции поступил в аспирантуру и сдал кандидатский минимум, с наукой я свое будущее уже серьезно не связывал.
— Тогда вы и решили связать его с искусством?
— Да. Началась перестройка, и я, будучи, как и многие сверстники, опьяненным радужными перспективами разрушения железного занавеса, с головой погрузился в свободное творчество, которое тогда представлялось мне альтернативным науке способом познания мира. Этот шаг был системной ошибкой. Хотя надо признать, что практически никто из моих сокурсников, насколько я знаю, впоследствии не остался в специальности. Почти все ушли в бизнес, и многие вполне успешно. То есть, возможно, альтернативы и не было.
Наука в 90-е была почти разрушена, как и художественная система, о чем я тогда не задумывался, не будучи специалистом в области искусства. И если наука за послеперестроечные годы как-то сумела немного оправиться, то состояние искусства у нас по-прежнему плачевно. Ни художественного рынка, ни системы национально ориентированных институций в этой сфере функционеры 90-х так и не смогли построить до сих пор, оказавшись профнепригодными.
— В одном из своих интервью вы говорили о том, что к христианству пришли через культуру и что путь этот проходили постепенно, примерно с 1990 по 2000 годы. Пожалуйста, расскажите немного о вашем пути к вере.
— Атеистом я никогда не был. Вырос на русских народных сказках и армянском эпосе о Давиде Сасунском.
Чудесный сказочный мир всегда привлекал меня. Возможно, в силу вынужденной интровертности, поскольку лет с четырех начал сильно заикаться, и коммуникация с окружающими людьми всегда представляла для меня серьезную проблему.
В юности увлекался русской религиозной философией, пытался изучать буддизм, следуя общепринятой интеллектуальной моде. Но теория недеяния не нашла отклика в сердце. Активная жизненная позиция в сочетании с юношеским максимализмом в неприятии советской тотальной лжи буквально не оставляла выбора и толкала к христианству.
В 1988 году я крестился. Причем произошло это не благодаря, а вопреки жизненным обстоятельствам. Я случайно увидел страшные документальные видеокадры Спитакского землетрясения в Армении, на которых маленькие дети, зажатые бетонными блоками, висели в воздухе на уровне второго-третьего этажа, вопя от боли и ужаса, пока не умирали через какое-то время. Кто это снимал и зачем, я не знаю, но потрясение было таким сильным, что я почему-то твердо решил креститься.
Рациональных объяснений этого поступка у меня нет. Наверное, я подсознательно хотел таким образом защитить Бога и свою культуру, как с русской стороны, так и с армянской (отец у меня армянин, а мать русская) укорененной в христианстве. С детства отец возил нас летом отдыхать в Армению, и красота древних армянских храмов всегда была главным впечатлением от этих поездок.
Особенной разницы между Армяно-Григорианской церковью и Православием я тогда не понимал. Армянские храмы всегда привлекали своей строгой аскетичностью. Обилие золота в русских храмах я воспринимал как кич. Поэтому я поехал в Армению и крестился там в одной из древнейших церквей под Ереваном.
В Православие я перешел уже гораздо позже, разобравшись немного в экклезиологии и начав духовную практику. Произошло это, действительно, через культуру. В конце 80-х я занялся проектом объединения этики и эстетики в дискурсе прекрасного и постепенно открыл для себя, что добро, правда и красота объединены уже две тысячи лет в нашей Церкви.
Ну я и пошёл туда. Сначала начал читать Евангелие и святых отцов, стал заглядывать в храм, учился молиться, потихоньку приобщился к таинствам… Процесс моего воцерковления занял около 10 лет, но неофитом я никогда не был.
Обычно считается, что люди, приходящие в Церковь, поначалу очень горячо вовлекаются в жизнь Церкви, а позже немного остывают, набираются опыта, и их церковная жизнь, так сказать, нормализуется. У меня же всё происходит наоборот. Будучи отчаянно свободолюбивым, в Церковь я входил очень осторожно и недоверчиво. Но с каждым годом люблю её всё сильнее и глубже погружаюсь в её жизнь. Так, что жена, которая выросла в православной семье, уже начинает слегка посмеиваться надо мной.
— Каким образом воцерковление повлияло на ваше творчество? Как изменилось направление ваших работ?
— С двухтысячного года я уже напрямую в своих художественных проектах стал обращаться к христианской тематике. Причем иллюстрирование евангельских историй меня совершенно не привлекает. Мне ближе визуализация богословских вопросов и отражение личного духовного опыта. Я не церковный художник, не монах и не вижу себя в таком качестве.
— Гор Размикович, пожалуйста, расскажите нашим читателям о вашей семье. Ваши близкие поддерживают вас на жизненном пути? Чем занимаются они сами?
— У меня уже взрослый сын Кай. Ему 25 лет. Живет он в Карраре с матерью, известным художником и галеристом Айдан Салаховой. Занимается вместе с ней скульптурой и живописью. Я очень хотел, чтобы он стал архитектором, но не сложилось. Родительские гены пересилили доводы разума.
Восемь лет назад я венчался с девушкой из православной семьи, Марией Нагишкиной. И хотя детей у нас пока нет, живем мы в любви и согласии. Жена является единственной опорой в непростой ситуации, сложившейся после моего выхода из рядов оппозиции после Болотной истории (истерии) и, особенно, после украинских событий, когда я потерял буквально всех друзей своего круга. Её мне Бог послал, без сомнения.
Хотя даже она в последнее время призывает меня пореже высказываться на политические темы. Наверно, она права. Я ввязался в медийную полемику из любви к искусству. Хотел показать нашему обществу, что современный художник не обязательно должен принадлежать либерасистской тусовке.
Дело в том, что культурная сфера, которой я принадлежу, практически целиком состоит либо из троцкистов, либо из «либералов», которые в силу присущего им тоталитарного мышления от первых немногим отличаются. Исключения этим сообществом беспощадно отторгаются, поэтому художники, заботящиеся о своей профессиональной карьере и не разделяющие мнения сообщества, обычно в соцсетях стараются помалкивать, а я, не желая равнодушно наблюдать, как современная художественная среда стремительно маргинализируется, чуть не целиком уже воспринимается обществом как пятая колонна, не стал смиряться и вступил в открытую полемику с системой.
Закончилось это бойкотом со стороны бывших друзей. Теперь я на себе ощутил ту удушающую пустоту, о которой многие писали в 37-м году. Когда недавние друзья переходят на другую сторону улицы, чтобы не здороваться. Когда замолкает телефон, и ты погружаешься в вакуум. Только власть теперь поменялась. Я имею в виду не государственную, а культурную власть, конечно.
— Я очень хочу спросить Вас о том, почему так получилось, но задам этот вопрос несколько позднее. Давайте сначала немного расскажем читателям о вашем творчестве. Какие методы и художественные приёмы Вы используете?
— Начинал я в 80-е с поэтических перформансов и акций. Прошу не путать с «московским акционизмом», течением, с которым я борюсь со времени его возникновения в начале 90-х.
Потом я стал фиксировать свои перформансы на фото- и видеотехнику, представляя документацию художественного действия в качестве произведения искусства. Традиционный путь концептуализма. Затем начал использовать компьютер для создания виртуальных моделей персонажей своих «перформансов» вместо себя и т.п.
Весь мой путь становления как художника последователен и органично связан в своём развитии, как и обращение к Богу. Любая дорога должна вести к храму, как говорится. Иначе зачем она нужна? Сейчас я совершенно свободен в средствах. Поступательное развитие искусства закончилось на рубеже веков. Мы переживаем сегодня возвращение эпохи барокко, когда искусство сливается с жизнью.
— Гор Размикович, христианство – это весьма обширная сокровищница. Что из неё вы пытаетесь показать зрителям? То, что поняли сами с помощью богослужения, общения со священнослужителями и чтения церковной литературы? Насколько глубоко ваше личное познание?
— С моей точки зрения, художник не может убедительно выразить ничего, чего он не постиг или не прочувствовал сам. Все мои проекты являются своего рода ступенями личной духовной практики, переживания, которое я хочу донести публике или себе самому.
Часто бывает, что, лишь закончив какой-то проект, понимаешь проблему, которую ты ставишь перед собой начиная работу. Художник всё должен попробовать на глазок. У меня так во всяком случае.
Я давно уже пришел к убеждению, что, не живя в Церкви, говорить на христианские темы бессмысленно. Я обычный православный мирянин. Живу жизнью прихода и мира, от которого отделить себя не могу, как бы ни хотелось. Общаюсь с батюшками в соцсетях. Духовник мой, отец Владимир Антонов, недавно отошел ко Господу. Замечательный был священник. Царствие ему Небесное! Читаю святых отцов, когда надо сверить или прояснить сложные места Писания или темы, над которой работаю. Практикую Умную молитву, чтобы очисть голову от шлаковых мыслей. Ничего особенного.
Что касается того, насколько все это серьезно, не знаю. Я стараюсь.
— Одна из ваших последних выставок называлась «Апофатика». Для человека, получившего высшее образование в области православного богословия, такие термины, как «апофатика», «катафатика», «экзегетика» или «эсхатология» не являются незнакомыми. Однако большинство наших сограждан, в том числе и многие верующие, не смогут пояснить эти понятия. На какого зрителя рассчитаны ваши выставки? Неужели они доступны лишь немногим понимающим?
— Это, вероятно, проблема недостаточно высокого качества моего искусства. Я всегда старался изъясняться наиболее доступно и ясно для максимально широкой аудитории. К моему удивлению, часто вдруг оказывалось, что совершенно очевидные для меня образы и идеи являются недоступными для понимания не только для обывателя, но и для профессионального искусствоведа и арткритика…
Что же делать? В качестве костылей для облегчения понимания работ, я пишу аннотации к ним. Их читать не обязательно. Произведение всегда глубже его вербального описания, которое не в состоянии передать многослойную работу. Бумаги не хватит.
С другой стороны, современное искусство требует от зрителя интеллектуального вовлечения, сотворчества, можно сказать. А протоиерей Дмитрий Смирнов, сам в прошлом художник, говорит, например, что 95% населения вообще не думает. Как тут помочь?
— Хронологически, последние ваши выставки это: «Хлеб Неба», «Свободная любовь», «Христоцентризм» и «Апофатика». Российскому зрителю удалось увидеть не все из них?
— Программную выставку «Христоцентризм» я показал в Российском Центре Науки и Культуры в Киеве. Было это в 2015 году. Мне до сих пор не удается показать её в России. А очень бы хотелось!
— А если говорить о России, то ваши работы можно встретить в регионах или они выставляются только в Москве и Санкт-Петербурге?
— Несколько лет назад РОСИЗО возило по городам России передвижную выставку «Вне канона», на которой пыталось показать современное христоцентричное искусство. В 2015 году я помогал Академии Художеств организовать выставку в Херсонесе в рамках еще одного проекта ВИЗАНТИЯ.RU на ту же тему.
— Когда стоит ожидать вашу следующую выставку?
— К сожалению все программы развития диалога Церкви и современного искусства полтора года назад были внезапно свёрнуты. Не знаю, с чем это связано, но надеюсь, что ненадолго. Сейчас непросто организовать что-то даже в столицах.
Пару лет назад было предложение организовать выставку в Саранском художественном музее. Но когда дело дошло до поисков источников финансирования, дело заглохло. В этом году отец Агафангел Белых предлагал сделать выставку в Белгороде. Но тоже не получилось. Время такое. Надо пережить. Пока выставки удаётся делать лишь заграницей.
Убежден, что, не смотря на все увеличивающееся сопротивление светской, а по сути богоборческой среды, без поворота вектора развития российского современного искусства к Христианству будущего у него нет.
— Гор Размикович, над чем вы работаете сейчас?
— В начале года участвовал в кафедральном биеннале современного искусства города Мдины на Мальте. С проектом о ретропричинности. Коротко говоря, человек осмысливает жизнь, оглядываясь назад. Подлинный смысл жизни открывается ему лишь в конце пути. При дверях. Перед Лицем Господа. Если в его жизни и был какой-то смысл, конечно.
— Сейчас мне вспомнилось прочитанное несколько лет назад «Расторжение брака» К. С. Льюиса, в котором он пытается немного заглянуть в преддверие будущей жизни, ожидающее каждого из нас за гробом, и где до момента Страшного Суда, опираясь на верную оценку своей прошлой жизни, некоторым ещё возможно изменить свою участь… Я правильно понимаю тему ретропричинности?
— Говоря о ретропричинности, я имел в виду, что течение жизни имеет две разнонаправленные стрелы времени. Стрела действия, направлена вперёд, в будущее. В сущности, она иррациональна, потому, что стрела разумения направлена в прошлое. Мы в своих действиях можем учитывать лишь прошлый опыт, который зачастую является бесполезным в стремительно меняющихся условиях действительности.
В этих условиях становится важным доверие к опыту святых отцов. Например, «Илиотропион» святителя Иоанна Тобольского учит сообразовывать человеческою волю с Божественной на таком же основании: «Старайся делать, что должен, а понимание придёт по завершению жизненного пути при встрече с Создателем».
Как я уже говорил, прямое иллюстрирование текстов Писания и Предания меня не привлекает. Интересно размышлять на эти темы, соотносить их с актуальной действительностью. Например, как-то я обратил внимание на фразу о Трисолнечном свете в последовании ко Святому Причащению. В результате появилась одноимённая скульптура, выражающая трансцендентное и умопостигаемое в Божестве.
Или для видео презентации проекта «Апофатика» я использовал фрагмент «Книги скорбных песнопений» средневекового поэта-авангардиста Григория Нарекского (Нарекаци), моего тезки в Крещении. Книга эта известна тем, что люди прикладывали её к больным местам, чтобы излечиться от болезней. Такой акционизм я понимаю.
— Как-то в беседе с журналистами вы упоминали о том, что в среде творческой интеллигенции сильно антихристианское лобби. Думаю, не ошибусь, если предположу, что бойкот со стороны бывших друзей, о котором вы упоминали ранее, связан именно с действием подобных лоббистов. На самом деле ничего удивительного, так как зло всегда было сильно умением солидаризироваться во грехе…
А вот существует ли в современном искусстве христианское лобби? Вопрос гораздо более интересный.
— Это основной вопрос, определяющий будущее нашей культуры. Нам жизненно необходимо строить Христианское лобби, готовить смену элит. Но пока, к сожалению, я его не вижу…
Православные меценаты, как правило, не интересуются современным искусством. Для меня является загадкой, почему вкусы большей части православных ценителей искусства остановились в своем развитии на языке академистов XIX века, который ничего не имел общего с сакральностью. А язык русского Авангарда, непосредственно вышедший из древнерусской иконописи и народного искусства (лубка) — ими категорически отрицается.
В своем творчестве я не раз уже затрагивал проблему воцерковления русского Авангарда. Ведь что сделали? Взяли наш имманентно сакральный язык, аппроприировали его и наполнили совершенно другим содержанием. А теперь говорят, что сама форма — антихристианская. Ну бред же?! Все ранние работы Авангардистов, включая его столпа Казимира Малевича, посвящены христианской тематике. Нам просто никогда не показывали этих работ. Авангард, как и многое в нашей истории, совершенно оболган.
Так же и второй авангард (искусство оттепели) начинался с духовных исканий. Мало кто об этом знает. Целый корпус оригинальных художников-шестидесятников предан забвению.
Историю надо переписывать. И, слава Богу, это уже началось. Появляются первые академические труды на эту тему. Например, Анны Флорковской в журнале «Искусствознание» N3-4 за 2015 год. Это наша земля, наша почва. Пора вернуть эту землю себе, как пел, заплутавший в сетях экуменизма, Борис Гребенщиков. А пел хорошо.
— Гор Размикович, спасибо вам за интересную беседу! В заключение хочу задать вам ещё один вопрос: кого-то из среды творцов – художников, композиторов, скульпторов, творчество которых перекликается с вашим, вы могли бы назвать?
— Художники у нас есть, конечно. Большинство просто пока опасается репрессий агрессивного «светского» лобби. Поэтому не афишируют себя. Но можно взять, например, каталог нашей выставки «ДАРЫ» 2013 года в Музее Архитектуры. Там более 20 известных светских художников, близких Христианству и столько же блестящих современных иконописцев.
Назову лишь открыто исповедующих: Анатолий Комелин и Ирина Старженецкая. Анатолий — без сомнения, мировая звезда христианского минимализма. Александр Корноухов, Андрей Филиппов, Татьяна Баданина, Елена Черкасова, Ирина Зарон, отец Андрей Давыдов, Сергей Старостин, Волков Трио, группа «Волга» — замечательные музыканты. Не говоря уж о митрополите Иларионе (Алфееве).
