Шел летним вечером по улице один. Люблю гулять один. С самого отрочества. В теплой темноте при зажигающихся звездах чувство часто такое, что жизнь длинная-длинная. И хорошая. А ты все-таки что-то важное упускаешь. Не все, что нужно делаешь. Томительное это чувство и сладкое. Сладкое и тревожное. И вот ты идешь и думаешь: Что? Что нужно сделать? До чего руки не дотянулись? Мужской голос вдруг оборвал мысль: Зажигалочки не найдется?
Поворачиваюсь. Мужик. Где-то моего возраста. Один. С пузом и доброй фотографией. Стоит возле автомобиля с незажженной сигаретой. Нет-нет. Дальше не было ничего из серии «купи кирпич», «жизнь или кошелек», «чего без шапки ходишь?». Просто человек хотел прикурить. Не знал, видимо, что в салоне машины «прикурка» есть. Или машина была не его. Я говорю: Прости, брат. Рад бы, да нету. Он в ответ с улыбкой: Жаль. И мы расстались, как в море корабли. А я уже иду и думаю не о том, что в жизни что-то важное упущено, а о том, что я без умысла назвал незнакомого человека братом. А он не удивился.
То, что все люди – братья и сестры, говорит Писание. Об этом говорят крутые генетики, раскопавшие хромосомный набор первой супружеской пары. Уверен, что вы знаете их имена. Даже коммунисты говорили, что все люди братья. Ну, вот и русский язык впитал в себя, независимо от генетики и марксизма, эту правду. Она, оказывается, воспринимается совершенно естественно, и от того совсем неудивительна. Не знаю, как кавказцы называют друг друга на своих языках. Все же в одном только Дагестане языков за сотню. Но на русском они говорят друг другу «брат». Слышишь, брат, пошли с нами. Здорово, брат. Как дела? И прочее. А ведь было время, когда официально люди у нас были скорее «товарищами» или «гражданами». Друг, товарищ и брат. Брат в конце. А должен быть в начале. Братство однозначно раньше гражданства и товарищества. И только Церковь всегда говорила не «дорогие граждане», а «дорогие братья и сестры». Теперь, не смотря на некую озлобленность многих и развращение масс, дело в святом святых – в языке двинулось к естественности. А если в языке наступает порядок, и если мир назван правильно, то и вся жизнь (вся!) неизбежно выравнивается. Здесь прав и Конфуций, и греческие философы. Итак, мы все – братья. Это факт. Братья и сестры.
Кстати, и пожила женщина это, в порядке, вещей не «старуха» и не «мадам». Это (вслушайтесь) – бабушка. Каким теплым и нежным словом веет от этого имени. А ведь очень близкое родство! Шутка ли? Мать отца или мамы! Но этим именем у нас привычно называют любую незнакомую пожилую женщину. Правда, современные бабушки с химической завивкой, папироской а пересохших губах, липосакцией, ботексом, латексом, и прочим изнасилованием почтенной «осени жизни», боятся признаваться, что у них есть внуки. Они их и не хотят. Они психологически «девки», хотя по возрасту «бабушки». Они радостно отзываются на слово «сударыня», или «крошка», или в спину – «ах, какая женщина». Но это уже совсем иная часть Марлезонского балета и её мы досматривать не будем. В поле нашего зрения подлинная и красивая Бабушка!
А еще в поле нашего зрения дяди и тети. Это названия, приложимые к совершенно незнакомым взрослым людям со стороны людей, которые их младше. Брат отца или матери. Сестра матери или отца. Это очень близкое родство. Но именно так мы называем совершенно незнакомых (!) людей, когда нам, условно, 16, а им, условно,26 – 35. Дяденька, дай десять копеек. Тетенька, я заблудилась. Дальше возраста 40 у детей уже могут пойти такие термины, как «бабушки» и «дедушки». Но это, опять-таки, еще одна, не нужна нам часть Марлезонского балета. Главное – народная семейственность, данная фактами языка.
Итак: «братья, сестры, бабушки, дедушки, дяди, тети» – вот мир, в котором мы комфортно пребываем, как в домике. Особенно, если вспомнить, что по Хайдеггеру «язык это дом бытия».
Мы живем в языке. Через него осмысливаем мир. И наш русский дом бытия продолжает напоминать нам, что мы – семья. Всемирная семья. Русский дом бытия – язык – угрожает нам тем, что, если мы выйдем из-под его крыши в мир «бойфрендов» и «чуваков», а не «братьев» и «матушек», то мы рискуем стать мировыми бомжами. Конкретно. Без иллюзий. Мы будем исторически бездомны. Мы просто лишимся настоящего отеческого жилья. Эта борьба видна на тех наших братьях, которые живут в диаспоре. В Заграничье и в Зазеркалье борьба за язык есть борьба не за архаику или связь с исторической памятью. Это борьба за ценности выживания и за «дом бытия». Стоит вдуматься в то, что и как мы говорим привычно. Филология часто рождает богословие. В результате мы рискуем найти подлинный клад. Клад – обретение корневых смыслов. Без них жизнь – угрожающая тьма. С ними она – еще не Рай, но светлый труд для его достижения.
Короче, шел я летним вечером под звездами по теплому асфальту и думал, что во всяком мужском монастыре сплошь одни «отцы и братья». А во всяком женском – «сестры и матушки». Думал, что «бабушка» это не наказание за молодость, а заслуга за правильную жизнь. Заслуга за жизнь, потраченную не на любовников, имидж и карьеру, а на семью, детей и внуков. То же думал я и про вымирающих, как вид, дедушек. Думал и про антропологическую энтропию, как бы завернуто это не звучало. Ещё думал про мировую закулису: т.е. про мягкую замену всего естественного всем неестественным. Типа – украсть хлеб, дать дерьмо с биодобавками да ароматизаторами, и с помощью рекламы убедить всех, что это и есть счастье.
Ох, как о многом я думал! И со страхом, и с радостью постижения смыслов. (Вообще, сладко думается под летними звездами). Так и домой дошел.
