Ехал я долгой дорогой в автобусе. День выдался солнечный. Зима уже далеко перевалила за половину. Как в народе говорят “солнце на лето – зима на мороз”.
Деревья были покрыты острыми иголочками инея. Склонявшееся к горизонту солнце окрашивало деревья и заснеженные бескрайние поля в разные оттенки то розового, то малинового цвета. Чувствовалось, что в течении зимы уже прошел коренной перелом, и неспешно, почти незаметно робкими шагами по снегу прокрадывается весна. Вскоре солнце совсем спряталось за горизонт. Небо стало переливаться разными причудливыми тонами сине-красного цвета. Наступили сумерки. Пока было светло, я читал книгу, периодически поглядывая за окно. Но вот в книге стало почти ничего не видно, я закрыл и убрал ее, и стал провожать взглядом уходящее солнце и уходящий день.
Я сидел у окна, а рядом, у прохода сидел сосед, который достал ноутбук, в уши воткнул наушники и стал смотреть какой-то американский фильм. У меня не было желания заглядывать в чужой ноутбук, но волей-неволей краем глаза я иногда захватывал действие. Американские актёры тужились, изображая какие-то немыслимые чувства, несуществующие страсти. Даже сами их лица выглядели так, что можно было точно сказать: нет, таких лиц вообще не бывает, по крайней мере, у нас, в России.
Смотреть на лес и на заходящее солнце было намного интереснее, чем в компьютер соседа. А у него там как раз началась кульминация – появились отрубленные пальцы, а в довершение всему – отрубленная половина туловища с ногами, которую натужные актеры пытались тщетно зарыть в землю. Увидев такой ужас, я окончательно отвернулся от соседа и погрузился в таинственные сумерки, в бескрайние наши русские поля, густые леса, созерцал засыпание северной земли.
И вспомнился мне другой вечер, много лет назад в русской деревне. В тот вечер злая старуха зима окончательно теряла свои права. Деревенская дорога полностью растаяла, кое-где на пригорках уже и обсохла. Грязный снег лежал еще на обочинах. В полях местами проступали лужи, виднелась прошлогодняя трава, а где-то в лесной глуши была еще толща снега, которая будет потихоньку таять до конца мая.
Жили в деревне двое старичков, почти гоголевские персонажи, “старосветские помещики” – Кузьма и Анна. Прошло полторы сотни лет со времен Гоголя, немного сменилась обстановка, но люди русские, их отношения, чувства нисколько не изменились.
Кузьма и Анна держали корову, соседи брали у них молоко. Это давало им добавку к скромной пенсии. Были еще не старые, лет по шестьдесят. Тем весенним вечером я, взяв трехлитровый бидончик, шел к ним за молоком. Так же клонилось к закату солнце. В это время уже светло было допоздна. В воздухе появились первые весенние запахи, которые давали чувство новизны и радовали душу, словно пробуждающуюся от зимней спячки. Хрустели под резиновыми сапогами последние кусочки льда на дороге, журчала вода в канаве. Слышались первые весенние возгласы птиц. Прилетели только скворцы, остальные были свои, зимние, просто они пробудились от зимней дремоты, радовались весне и откликались своим птичьим языком на изменения в природе. Все еще только-только начинало просыпаться. Было предчувствие будущей большой жизни природы. Было еще тихо.
В воздухе струилась тихая благодать, в душе – тихая радость. Хотелось сесть где-нибудь на скамеечке у забора и слушать эту тишину, чуть прерываемую такими гармоничными звуками, упиваться ею.
Дошел я до моих старичков, посидел у них, взял молоко. Надо было видеть их отношения, их любовь друг к другу. Кузьма был немного глуховат, носил в ухе слуховой аппарат, который иногда начинал сопеть и свистеть, если выбивался из своего места. Прежде он курил, потом бросил. Но остались последствия курения – тяжелое дыхание. Внутри у него тоже подстать слуховому аппарату что-то сопело и свистело. В комнате потихоньку работал телевизор, шла какая-то передача. На столе стояла рассада помидоров, которую через месяц надо было высаживать в теплицу. Кузьма смотрел передачу по телевизору, и какие-то телевизионные шутки употреблял в адрес своей Анны. Но выходило это так по-доброму, так мило, что ничуть не разрушало их добрых отношений. Он, как и гоголевский Афанасий Иванович любил иногда подшутить над своей Пульхерией Ивановной.
Во всех отношениях, в разговорах этих двух старичков была такая любовь и нежность, душевный покой, тишина и тихая радость. Так гармонировала она с окружающей природой, с этим тихим весенним вечером. Как на улице, так и в доме была эта благодать. Она расширяла твое сердце, умиротворяла его. Эта тишь и благодать подпитывала тебя чем-то таким, что давало внутреннюю свободу, простор.
Эта пища для души несоизмерима была ни с какими впечатлениями от скверных фильмов, вызывающих раздражение и нервотрепку, ни с какими впечатлениями города, который сковывал и убивал душу. Эта тишь и благодать поднимала тебя над всем земным и суетным и поселяла тихую радость в душе.
21 февраля 2011
