Вот уже много лет в монастыре Оптина Пустынь ежедневно поминают за Божественной Литургией убиенных братьев – иеромонаха Василия (Рослякова), инока Трофима (Татарникова) и инока Ферапонта (Пушкарева). Многочисленные паломники прибывают отовсюду поклониться их святым могилам и попросить благодатной помощи в духовных и житейских нуждах.
За это время слава об убиенных монахах распространилась не только по всей России, но и далеко за ее пределами. Бог прославляет избранных своих, отдавших жизнь ради имени Его Святаго.
Пасхальная ночь 18 апреля 1993 года обернулась ужасной трагедией: от рука сатаниста Аверина были убиты оптинские насельники иеромонах Василий(Росляков), инок Трофим(Татарников) и инок Ферапонт (Пушкарев).
…Радостный пасхальный звон неожиданно перешел в набат. Это старший звонарь Трофим, пронзенный ритуальным ножом, «восстав из мертвых», подтянулся на веревках и ударил в набат, раскачивая колокола уже мертвым телом. Мгновением раньше молча упал инок Ферапонт, получив страшный удар в спину.
Отец Василий спешил на Литургию в Скит, когда убийца нанес ему смертельную рану, перерезав все внутренние органы. Неожиданная свидетельница-девочка своим чистым взором увидела, что от упавшего иеромонаха в сторону забора метнулась тень черного страшного зверя… В дневнике о. Василия нашли запись из письма сщмч. Игнатия Богоносца: «Молю вас да не безвременною любовию меня удержите, оставите мя снедь быти зверем, имиже Богу достигнута возмогу»…
Известие о мученической смерти трех Оптинских насельников от руки сатаниста на Пасху 1993 года подобно грому небесному прорезало обычную повседневность жизни, потрясло людские души и сердца.
Вскоре после гибели братий на имя отца Наместника была направлена телеграмма:
Христос Воскресе! Разделяю с Вами и с братией обители Пасхальную радость! Вместе с вами разделяю и скорбь по поводу трагической гибели трех насельников Оптиной Пустыни. Молюсь об упокоении их душ. Верю, что Господь, призвавший их в первый день Святаго Христова Воскресения через мученическую кончину, сделает их участниками вечной Пасхи в невечернем дни Царствия Своего.
Душой с Вами и с братией. Патриарх Алексий II
Богомольцы, присутствовавшие на пасхальном богослужении, вспоминают, как, вернувшись домой на рассвете, сели разговляться за праздничный стол и даже не обратили внимания, когда старушка-паломница Александра Яковлевна постучала в окно, спросив: “Не знаете, что в Оптиной случилось? Говорят, священника убили”. Отмахнулись, не поверив,- да разве в Пасху убивают? Это выдумки все! И снова ели и пели. Пение оборвалось разом от какой-то звенящей тишины в ушах.
Почему молчит Оптина и не слышно колоколов? Воздух в эту пору гудит от благовеста. Бросились на улицу, всматриваясь в монастырь за рекой – в рассветном тумане белела немая Оптина. И эта мертвая тишина была знаком такой беды, что бросились к телефону звонить в монастырь и обомлели автор книги «Пасха Красная», Нина услышав: “В связи с убийством и работой следствия, – сказал сухой милицейский голос, – информации не даем”.
«Как мы бежали в монастырь!- вспоминала автор книги „Пасха красная“ Нина Павлова. „Огненными знаками вставало в памяти читанное накануне – смерть никогда не похитит мужа, стремящегося к совершенству, но забирает праведника, когда он ГОТОВ. Кто убит нынче в Оптиной? Кто ГОТОВ? Смерть забрала лучших – это ясно. Кого? Вот и бежали, ослепнув от слез и взывая в ужасе: “Господи, не забирай от нас нашего старца! Матерь Божия, спаси моего духовного отца!” Как ни странно, но в этих молитвах среди имен подвижников не были помянуты ни о. Василий, ни о. Ферапонт, ни о. Трофим. Они были хорошие и любимые, но, как казалось тогда, обыкновенные.
Рассказывает иеромонах Михаил: “В шесть часов утра в скиту началась литургия, и я обратил внимание, что почему-то задерживается о. Василий – он должен был исповедовать. Вдруг в алтарь даже не вошел, а как-то вполз по стенке послушник Евгений и говорит: “Батюшка, помяните новопреставленных убиенных иноков Трофима и Ферапонта. И помолитесь о здравии иеромонаха Василия. Он тяжело ранен”.
Имена были знакомые, но у меня и в мыслях не было, что это могло случиться в Оптиной. Наверное, думаю, это где-то на Синае. И спрашиваю Евгения: “А какого они монастыря?” – “Нашего”, – ответил он.
Вдруг вижу, что иеродиакон Иларион, закачавшись, падает, кажется, на жертвенник. Я успел подхватить его и трясу за плечи: “Возьми себя в руки. Выходи на ектинью”. А он захлебнулся от слез и слова вымолвить не может”. Вместо о. Илариона на амвон вышел иеродиакон Рафаил и каким-то не своим голосом, без распева подиаконски возгласил ектинью: “А еще помолимся о упокоении новопреставленных убиенных братии наших иноках Трофиме и Ферапонте”. КА-АК?! Умирающего о. Василия вывезли в это время на “скорой” в больницу. Но рана была смертельной, вскоре в скит прибежал вестник: “Отец Василий тоже убит!” Храм плакал, переживая смерть двух иноков, а иеродиакон Иларион с залитым слезами лицом возглашал уже новую ектинью: “А еще помолимся о новопреставленном убиенном иеромонахе Василии”.
Даже годы спустя пережить это трудно – залитая кровью Оптина и срывающийся от слез крик молодого послушника Алексея: “Братиков убили! Братиков!..”
Убийство было расчетливым и тщательно подготовленным. Местные жители вспоминают, как перед Пасхой убийца приходил в монастырь, сидел на корточках у звонницы, изучая позы звонарей, и по-хозяйски осматривал входы и выходы. У восточной стены монастыря в тот год была сложена огромная поленница дров, достигавшая верха стены.
Перед убийством и явно не в один день поленница была выложена столь удобной лесенкой, что взбежать по ней на верх стены мог бы без труда и ребенок. Именно этим путем ушел потом из монастыря убийца, перемахнув через стену и бросив близ нее самодельный окровавленный меч с меткой “сатана 666”, финку с тремя шестерками на ней и черную флотскую шинель. О шинели. В
те годы, напомним, монастырю пожертвовали большую партию черных флотских шинелей, и они были униформой оптинских паломников-трудников или своего рода опознавательным знаком – это свой, монастырский человек. Специально для убийства культпросветработник Николай Аверин, 1961 года рождения, отпустил бородку, чтобы иметь вид православного паломника, и достал где-то черные шинели: их нашли у него потом дома при обыске вместе с книгами по черной магии и изрубленной Библией. Но для убийства он взял в скитской гостинице шинель одного паломника и положил в ее карман выкраденный паспорт и трудовую книжку другого паломника. Чужую шинель с документами он бросил подле окровавленного меча. По этим “уликам” тут же нашли “преступников” и, скрутив им руки, затолкали в камеру. А одного из них, беззащитного инвалида, не способного убить даже муху, “Московский комсомолец” тут же объявил убийцей.
Сколько же горя выпало Оптиной, когда убийство трех братьев усугубили аресты невинных, а следом хлынуло море клеветы!
У святителя Иоанна Златоуста есть тонкое наблюдение, что в ту ночь, когда Христос с учениками вкушал пасху, члены синедриона, собравшись вкупе ради убийства, отказались от вкушения пасхи в установленный законом срок: “Христос не пропустил бы времени пасхи,- пишет он, – но Его убийцы осмеливались на все, и нарушали многие законы”. Для убийства был избран святой день Пасхи, а сам час убийства тщательно расчислен.
В Оптиной ведь всегда многолюдно, и есть лишь малый промежуток времени, когда пустеет двор. “Скоро ли начнется литургия в скиту?” – спросил убийца у паломниц.- “В шесть утра”,- ответили ему. Он ждал этого часа.
Пасхальное утро протекало так: в 5.10 закончилась литургия, и монастырские автобусы увезли из Оптиной местных жителей и паломников, возвращающихся домой. С ними уехала и милиция. А братия и паломники, живущие в Оптиной, ушли в трапезную. Вспоминают, что о. Василий лишь немного посидел со всеми за столом, не прикасаясь ни к чему. Впереди у него были еще две службы, а служил он всегда натощак. Посидев немного с братией и тепло поздравив всех с Пасхой, о. Василий пошел к себе в келью. Видимо, его мучила жажда, и проходя мимо кухни, он спросил поваров:
– А кипяточку не найдется?
– Нет, отец Василий, но можно согреть.
– Не успею уже, – ответил он.
В житиях святых мучеников рассказывается, что они постились накануне казни, “дабы в посте встретить меч”. И все вышло, как в житии, – меч о. Василий встретил в посте.
Инок Трофим перед тем, как идти на звонницу, успел сходить в свою келью и разговеться пасхальным яичком. А история у этого яичка была особая.
Из воспоминаний послушницы Зои Афанасьевой, петербургской журналистки в ту пору:
“В Оптину пустынь я приехала, еще только воцерковившись и сомневаясь во многом в душе. Однажды я призналась иноку Трофиму, что мне все время стыдно – вокруг меня люди такой сильной веры, а я почему-то не верю в чудеса. Наш разговор происходил 17 апреля 1993 года – накануне Пасхи. И инок Трофим принес из своей кельи пасхальное яичко, сказав: “Завтра этому яичку исполнится ровно год. Завтра я съем его у тебя на глазах, и ты убедишься, что оно абсолютно свежее. Тогда поверишь?”
Вера у инока Трофима была евангельская, и каждый раз на Пасху, вспоминают, он разговлялся прошлогодним пасхальным яйцом – всегда наисвежайшим и будто являющим собой таинство будущего века, где “времени уже не будет” (Откр. 10, 6). До убийства оставались уже считанные минуты. И словно забыв об уговоре с Зоей, инок спешил разговеться прошлогодним пасхальным яичком, желая прикоснуться к тому чуду Пасхи, где все вне времени и не подвержено тлению. И все-таки Зоя была извещена о чуде. Данные о свежем яичке, съеденном иноком Трофимом перед смертью, занес в протокол паталогоанатом, даже не заподозрив, что оно годичной давности. А потом это яичко попало в фильм “Оптинские новомученики” – кинооператор зафиксировал в кадре скорлупу пасхального яичка, полагая, что снимает последнюю земную трапезу инока и не подозревая, что снимает пасхальное чудо.
К шести часам утра двор монастыря опустел. Все разошлись по кельям, а иные ушли на раннюю литургию в скит. Последним уходил в скит игумен Александр, обернувшись на стук каблуков,- из своей кельи по деревянной лестнице стремительно сбегал инок Трофим. “Это порода у нас такая бегучая, – объясняла потом мама о. Трофима. – Бабушка Трофима все бегом делала, я всю жизнь бегом. Вот и мой сыночек бегал до самой смерти”.
Игумен Александр вспоминает: “Очень радостный был инок Трофим.
“Батюшка, – говорит, – благословите, иду звонить”. Я благословил и спросил, глядя на пустую звонницу:
– Да как же ты один будешь звонить?
– Ничего, сейчас кто-нибудь подойдет.
Как же меня тянуло пойти с ним на звонницу! Но звонить я не умел – что с меня толку? И надо было идти служить в скит”.
В поисках звонарей о. Трофим заглянул в храм, но там их не было. В храме убиралась паломница Елена, устав до уныния после бессонной ночи. А вот уныния ближних инок видеть не мог. “Лена, айда!..” – он не сказал “звонить”, но изобразил это. И так ликующе-радостно вскинул руки к колоколам, что Лена, просияв, пошла за ним. Но кто-то окликнул ее из глубины храма, и она задержалась.
С крыльца храма Трофим увидел инока Ферапонта. Оказывается, он первым пришел на звонницу и, не застав никого, решил сходить к себе в келью. “Ферапонт!” – окликнул его инок Трофим. И двое лучших звонарей Оптиной встали к колоколам, славя Воскресение Христово.
Первым был убит инок Ферапонт. Он упал, пронзенный мечом насквозь, но как это было, никто не видел. В рабочей тетрадке инока, говорят, осталась последняя запись: “Молчание есть тайна будущего века”. И как он жил на земле в безмолвии, так и ушел тихим Ангелом в будущий век.
Следом за ним отлетела ко Господу душа инока Трофима, убитого также ударом в спину. Инок упал. Но уже убитый – раненый насмерть – он воистину “восста из мертвых”: подтянулся на веревках к колоколам и ударил в набат, раскачивая колокола уже мертвым телом и тут же упав бездыханным. Он любил людей и уже в смерти восстал на защиту обители, поднимая по тревоге монастырь.
У колоколов свой язык. Иеромонах Василий шел в это время исповедовать в скит, но, услышав зов набата, повернул к колоколам – навстречу убийце.
В убийстве в расчет было принято все, кроме этой великой любви Трофима, давшей ему силы ударить в набат уже вопреки смерти. И с этой минуты появляются свидетели. Три женщины шли на хоздвор за молоком, а среди них паломница Людмила Степанова, ныне инокиня Домна. Но тогда она впервые попала в монастырь, а потому спросила: “Почему колокола звонят?” – “Христа славят”,- ответили ей. Вдруг колокола замолкли. Они увидели издали, что инок Трофим упал, потом с молитвой подтянулся на веревках, ударил несколько раз набатно и снова упал.
Господь дал перед Пасхой каждому свое чтение. И Людмила читала накануне, как благодатна кончина, когда умирают с молитвой на устах. Она расслышала последнюю молитву инока Трофима: “Боже наш, помилуй нас!”, подумав по-книжному: “Какая хорошая смерть – с молитвой”. Но эта мысль промелькнула бессознательно, ибо о смерти в тот миг не думал никто. И при виде упавшего инока все трое подумали одинаково – Трофиму плохо, увидев одновременно, как невысокого роста “паломник” в черной шинели перемахнул через штакетник звонницы и бежит, показалось, в медпункт. “Вот добрая душа, – подумали женщины, – за врачом побежал”.
Было мирное пасхальное утро. И мысль об убийстве была настолько чужда всем, что оказавшийся поблизости военврач бросился делать искусственное дыхание иноку Ферапонту, полагая, что плохо с сердцем. А из-под ряс распростертых звонарей уже показалась кровь, заливая звонницу. И тут страшно закричали женщины. Собственно, все это произошло мгновенно, и в смятении этих минут последние слова инока Трофима услышали по-разному: “Господи, помилуй нас!”,- “Господи, помилуй! Помогите”.
Убегавшего от звонницы убийцу видели еще две паломницы, как раз появившиеся у алтарной части храма и вскрикнувшие при виде крови. Рядом с ними стояли двое мужчин, и один из них сказал: “Только пикните, и с вами будет то же”. Внимание всех в этот миг было приковано к залитой кровью звоннице. И кто-то лишь краем глаза заметил, как некий человек убегает от звонницы в сторону хоздвора, а навстречу о. Василию бежит “паломник” в черной шинели. Как был убит о. Василий, никто не видел, но убит он был тоже ударом в спину.
Вот одна из загадок убийства, не дающая иным покоя и ныне: как мог невысокий щуплый человек зарезать трех богатырей? Инок Трофим кочергу завязывал бантиком. Инок Ферапонт, прослуживший пять лет близ границы Японии и владевший ее боевыми искусствами, мог держать оборону против толпы. А у о. Василия, мастера спорта в прошлом, были такие бицепсы, что от них топорщило рясу, вздымая ее на плечах, как надкрылья. Значит, все дело в том, что били со спины? Вспоминают, у инока Трофима был идеальный слух, и стоило о. Ферапонту чуть-чуть ошибиться, как он поправлял: “Ферапонт, не так!” Он не мог не услышать, как упал о. Ферапонт и умолкли его колокола. Вся звонница, наконец, размером в комнатку, и постороннему человеку здесь невозможно появиться незамеченным. Но в том-то и дело, что в обитель пришел оборотень, имеющий вид своего монастырского человека. “Друг пришел, – отвечает за сына мать о. Трофима. – Он любил людей и подумал: друг”.
Однажды в юности о. Василия спросили: что для него самое страшное? “Нож в спину”, – ответил он. Нож в спину – это знак предательства, ибо только свой человек может подойти днем так по-дружески близко, чтобы предательски убить со спины. “Сын Человеческий предан будет”,- сказано в Евангелии (Мк. 10, 33). И предавший Христа Иуда тоже был оборотнем, действуя под личиной любви: “И пришедше, тотчас подошел к Нему и говорит: “Равви, Равви!” И поцеловал его” (Мк. 14, 15).
Следствие установило, что о. Василий встретился лицом к лицу с убийцей, и был между ними краткий разговор, после которого о. Василий доверчиво повернулся спиной к убийце. Удар был нанесен снизу вверх – через почки к сердцу. Все внутренности были перерезаны. Но о. Василий еще стоял на ногах и, сделав несколько шагов, упал, заливая кровью молодую траву. Он жил после этого еще около часа, но жизнь уходила от него с потоками крови.
Потом у этой залитой кровью земли стояла кружком спортивная команда о. Василия, приехавшая на погребение. Огромные, двухметровые мастера спорта рыдали, как дети, комкая охапки роз. Они любили о. Василия. Когда-то он был их капитаном и вел команду к победе, а потом он привел их к Богу, став для многих духовным отцом.
Горе этих сильных людей было безмерным, и не давал покоя вопрос: “Как мог этот “плюгаш” одолеть их капитана?” И теперь на месте убийства они вели разбор последнего боя капитана: да, били в спину. Но о. Василий еще стоял на ногах. Они знали своего капитана – это был человек-молния с таким ошеломляющим мощным броском, что даже в последнюю минуту он мог обрушить на убийцу сокрушительный удар, покарав его. Почему же не покарал?
Даже годы спустя дело об убийстве в Оптиной полно загадок. Но однажды в день Собора исповедников и новомучеников Российских молодой приезжий иеромонах говорил проповедь. И помянув о. Василия, вдруг будто сбился, рассказав о том, как на преподобного Серафима Саровского напали в лесу трое разбойников. Преподобный был с топором и такой силы, что мог бы постоять за себя. “В житии преподобного Серафима Саровского говорится, – рассказывал проповедник, – что, когда он поднял топор, то вспомнил слова Господа: “Взявшие меч, мечом и погибнут”. И он отбросил топор от себя”.
Вот и ответ на вопрос, а мог ли о. Василий обрушить на убийцу ответный смертоносный удар? Дерзость злодеяния была на том и построена, что здесь святая земля, где даже воздух напитан любовью. И верша казнь православных монахов, палач был уверен – уж его-то здесь не убьют. Первой к упавшему о. Василию подбежала двенадцатилетняя Наташа Попова. Зрение у девочки было хорошее, но она увидела невероятное – о. Василий упал, а в сторону от него метнулся черный страшный зверь и, взбежав по расположенной рядом лесенке-поленнице из дров, перемахнул через стену, скрывшись из монастыря. Убегая, убийца сбросил с себя шинель паломника, а чуть позже сбрил бороду – маскарад был уже не нужен.
– Батюшка, – спрашивала потом девочка у старца, – а почему вместо человека я увидела зверя?
– Да ведь сила-то какая звериная, сатанинская, – ответил старец, – вот душа и увидела это.
Рассказ Наташи Поповой: “Отец Василий лежал на дорожке возле ворот, ведущих в скит. Четки при падении отлетели в сторону, и батюшка как-то подгребал рукой.
Почему он упал, я не поняла. Вдруг увидела, что батюшка весь в крови, а лицо искажено страданием. Я наклонилась к нему: “Батюшка, что с вами?” Он смотрел мимо меня – в небо. Вдруг выражение боли исчезло, а лицо стало таким просветленным, будто он увидел Ангелов, сходящих с небес. Я, конечно, не знаю, что он увидел.
Но Господь показал мне это необычайное преображение в лице батюшки, потому что я очень слабая. И я не знаю, как бы я пережила весь ужас убийства и смерть моего лучшего друга о. Трофима, если бы не стояло перед глазами это просветленное лицо о.Василия, будто вобравшее в себя неземной уже свет”.
Умирающего о. Василия перенесли в храм, положив возле раки мощей преподобного Амвросия. Батюшка был белее бумаги и говорить уже не мог. Но судя по движению губ и сосредоточенности взгляда, он молился. Господь даровал иеромонаху Василию воистину мученическую кончину.
Врачи говорят, что при таких перерезанных внутренностях люди исходят криком от боли. И был миг, когда о. Василий молитвенно протянул руку к мощам старца, испрашивая укрепления. Он молился до последнего вздоха, и молилась в слезах вся Оптина. Шла уже агония, когда приехала “скорая”. Как же все жалели потом, что не дали о. Василию умереть в родном монастыре! Но так было угодно Господу, чтобы он принял свою смерть “вне града” Оптиной, как вне Иерусалима был распят Христос.
Еще при жизни старца Амвросия двое блаженных предсказали, что на его месте будет старец Иосиф. Так и вышло – в раке находились тогда мощи прсп. старца Иосифа, о чем в ту пору никто не знал. Но все было промыслителыю, и благодаря этой “ошибке” в 1998 году были обретены мощи семи Оптинских старцев, хотя это и не планировалось. Так пожелали сами Старцы, восстав Собором на свое прославление. Это на земле все раздельно, а в Царстве Небесном – единение святых. Вот знаки этого единения – по приезде в монастырь о. Василий жил в хибарке преп. Амвросия, но непосредственно в келье старца Иосифа. А позже, на Собор Оптинских старцев, на могиле новомученика Василия произошло исцеление, как бы знаменующее его участие в празднике Оптинских святых.
Монашеский дневник о. Василия оборвался на записи: “Духом Святым мы познаем Бога. Это новый, неведомый нам орган, данный нам Господом для познания Его любви и Его благости. Это какое-то новое око, новое ухо для видения невиданного и для услышания неслыханного. Это как если бы тебе дали крылья и сказали: а теперь ты можешь летать по всей вселенной. Дух Святый – это крылья души
О ВАРАВВЕ
Весь день на Пасху шли аресты. Взяли человек сорок, подозревая в основном монастырских, а пресса уже силилась доказать, что преступник – православный человек. Действовали, похоже, по заранее заготовленному сценарию. В самом Козельске еще ничего не знали про убийцу и милиция лишь начала расследовать дело, а пресса уже сообщала свои версии о нем. Одна радиостанция весело давала понять, что православные, де, так перепились на Пасху, что перерезали друг друга. А в “Известиях” уточнялось: “однако существует и дежурная для мужских монастырей версия, что убийство совершено на почве гомосексуализма”. О, как же был прав о. Василий, когда взывал в Покаянном каноне: “Предстани мне, Мати, в позорище и смерти!” Тут было все сразу – позорище и смерть. Да простит нас боголюбивый читатель за то, что поневоле касаемся скверны. Но ученик не выше Учителя, а Господа нашего Иисуса Христа тоже обвиняли: “Он развращает народ наш” (Лк. 23, 2). “Нечестивые люди состязались в низосте и клевете, – писал по этому поводу святитель Иоанн Златоуст, – как бы боясь упустить какую наглость”. И теперь шло такое же состязание в низости.
Из газеты “Московский комсомолец”:
“Милиции удалось поймать убийцу. Им оказался бомж. Раньше он работал кочегаром в монастырской котельной. В январе этого года его выгнали из монастыря за беспробудное пьянство. Недавно он вновь попытался получить работу, но получил отказ. Его местью за это стало убийство”.
Все в этой заметке ложь и клевета на невинного человека, вообще не употреблявшего вина. Но кто-то, видно, хорошо изучал характер Алеши (имя условное – Ред.), избрав его на роль жертвы. Забитый с детства и пролежавший девять лет в психиатрической больнице, он был настолько беззащитен, что даже собственную пенсию не получал годами – ее отнимала у него, пропивая, дальняя родня. Однажды он появился в монастыре избитый и такой истощенный, что все бросились подкармливать его. А Алеша радовался, что живет в Оптиной и может ходить в храм и в лес по грибы. Он очень старался на своем послушании в кочегарке, хотя и был слабосильный. А в монастыре все думали, как помочь Алеше и как устроить его жизнь, если в миру никому не нужны эти беззащитные больные люди? Как раз перед Пасхой Алеша стал учиться вырезать киоты и выпрашивал у всех резец или ножик для резьбы. Кто-то дал ему большой кухонный нож, и Алеша показывал его всем, радуясь: “Нож достал”. Именно шинель Алеши убийца выкрал из гостиницы и, вложив в карман финку, бросил на месте преступления. Алешу сразу же арестовали, и улики ложились один к одному: психиатрический диагноз, его шинель и нож.
Рассказывает Пелагея Кравцова: “Я была в ужасе, когда его арестовали. Ну, кто поверит, что он убийца! Да он мухи не обидит и каждого котенка жалел? “Батюшка, – говорю, – его же посадят, если рассказывать про нож. Что говорить, когда вызовут?” – “Только правду”. Но в козельской милиции осмотрели Алешу и, увидев его мышцы дистрофика, отпустили, махнув рукой: “Ну, кого он убьет? Самого бы ветром не сдуло”. Опровержения в прессе, естественно, не было.
Когда через шесть дней после Пасхи был арестован Николай Аверин, сценарий о “сумасшедшем убийце” вступил в новую стадию разработки. Пресса дружно сделала из Аверина героя-афганца и объявила его “жертвой тоталитаризма”. Судмедэкспертизы еще не было, но пресса уже ставила свой диагноз: “психика молодого человека не выдержала испытаний войной, в которую он был брошен политиками” (газета “Знамя”). “Искореженная нелепой войной душа молодого крепкого парня, оставленного без моральной поддержки, металась” (“Комсомольская правда”).
Можно привести еще цитаты. А можно вспомнить иное – как в евангельские времена подученные люди кричали: “отпусти нам Варавву, Варавва был посажен в темницу за про изведенное в городе возмущение и убийство”. (Лк. 23, 18-19). “Какая мудрая книга Библия, – сказал иеромонах П.- В ней есть все про нас”. Вот и нам, двадцать веков спустя, дано было услышать дружный клич в защиту преступника: “Варавва же бе разбойник”.
Атеистический дух века, разумеется, не новость. А поскольку легенда о герое-афганце вошла с тех пор в обиход, то дадим три справки:
- В армию у нас призывают в 18 лет. Справка дана специально для “Московского комсомольца”, зачислившего Аверина в спецназ, где он никогда не служил, и сообщившего: “Подозреваемый в 1989 году вернулся из Афганистана, где служил в войсках специального назначения”. А стало быть, Аверин, 1961 года рождения, вернулся из армии в 28 лет и со свежей психической травмой.
- Николай Аверин был в Афганистане на втором году службы с 1 августа 1980 года, демобилизовавшись в 1981 году без единой царапины. В боевых действиях не участвовал. Между тем, эксперты единодушно утверждают, что в Оптиной действовал убийца-профессионал. Старший следователь по особо важным делам, майор милиции А. Васильев дал такой комментарий корреспонденту “Правды”: “Ножевые тычки исполнены с необычайным профессионализмом… удары нанесены в места, которые в Афганистане были защищены бронежилетом, а если учесть, что нашим штурмовым батальонам практически не приходилось пользоваться штык-ножом, то получается, что научиться подобному “искусству” – а это, поверьте, нелегкая наука душевнобольному было практически негде”. Кто же готовил профессионального убийцу?
- После демобилизации в 1981 году было то мирное десятилетие, когда он, окончив Калужское культпросветучилище, работал в Доме культуры г. Волконска. В эти же годы он окончил курсы киномехаников и курсы шоферов. Каждый, кто получал права, знает, что для этого требуется справка психиатра об отсутствии психических заболеваний. Такую справку Аверину дали, и до дня убийства он ездил на личной машине.
В 1991 году против тридцатилетнего Николая Аверина было возбуждено уголовное дело по статьям 15 и 117 ч.З за изнасилование на Пасху 56-летней женщины. Срок по 117-й дают большой, и тут возникла афганская психическая травма. Дело закрыли по статье о невменяемости. И после шести месяцев принудительного лечения в психиатрической больнице Николая Аверина выписали с редким диагнозом – инвалидность третьей групы. При серьезных расстройствах психики, утверждают психиатры, эту группу не дают. Дело об убийстве оптинских братьев было закрыто, как известно, по той же статье о невменяемости. Судебного разбирательства, как водится в таких случаях, не было – не были допрошены многие важные свидетели, и не был проведен следственный эксперимент. Между тем, общественно-церковная комиссия, проводившая самостоятельно расследование, опубликованное затем в газете “Русский вестник”, установила:
“У комиссии есть данные, что в убийстве участвовало не менее трех человек, которых видели и могут опознать свидетели”.
Но требования православной общественности о расследовании дела и проведении независимой психиатрической экспертизы не были услышаны.
Но сколь неправеден суд человеческий, столь взыскателен Суд Божий. И когда в Оптиной стали собирать воспоминания местных жителей, то оказалось, что среди тех, кто разрушал монастырь в годы гонений, нет ни одного человека, который бы не кончил потом воистину страшно. Когда-нибудь эти рассказы, возможно, будут опубликованы, а пока приведем один из них.
Рассказ бабушки Дорофеи из деревни Ново-Казачье, подтвержденный ее дочерью Татьяной: “Однажды пошли мы с медсестрой и дочкой Таней в больницу. А жара, пить хочется. И медсестра говорит: “Зайдем в этот дом, у меня тут знакомые живут”. Зашли мы. А я как села со страху на лавку, так и встать боюсь: на печи три девочки безумные возятся – лысенькие, страшные и щиплют себя. Не стерпела и спрашиваю хозяйку: “Да что ж за напасть у тебя с дочками?” – “Ох, – говорит, – глухие, немые и глупенькие. Всех врачей обошла, а толку? Медицина, объясняют, бессильна. Один прозорливый оптинский старец вернулся тогда из лагерей и исцелял многих. А я прослышала и бежать к нему. Взошла на порог и еще слова не вымолвила, а он мне сразу про мужа сказал – это ведь он разрушал колокольню в Оптиной пустыни и сбрасывал вниз колокола. “Твой муж, – говорит, – весь мир глухим и немым сделал, а ты хочешь, чтоб твои дети говорили и слышали”.
Источник: Правми.ру